Робинзонада Яшки Страмболя - [35]
Я отыскиваю в книжном шкафу том энциклопедии на «М», читаю: «…маис — однолетний злак, см. кукуруза».
Мне самому не хочется считать маис обыкновенной кукурузой. Я возвращаюсь на крыльцо и, помедлив, говорю:
— Николай ошибся.
Яшка мотает головой, смеется и благодарно обнимает меня за плечи.
Яшку окликает тетя Вера.
— Вот вам с Николаем тряпка, вода в таз налита, мойте ноги — и в постели.
ДЕЛА ВЗРОСЛЫХ
Отец вернулся из степи с попутной машиной. Он сидит на крыльце и грызет спичку. Он не брит и не спешит мыться.
Прежде он возвращался из степи шумно. Скрипели ворота, во двор вползала машина, ломала аллейки, кусты травы кохии. Отец и его товарищи мылись у колонки, гоготали, спрашивали, какое сегодня кино, шутили. По двору разбегались ручьи мыльной воды. Мама на скорую руку готовила завтрак — яичницу из тридцати яиц! На крыльце сваливались в кучу сумки, рубашки, брюки, ботинки.
Сегодня отец вернулся из степи с попутной машиной. Я, в трусах, сонный, сунул руки под мышки, скорчился, вздрагиваю и стараюсь не стучать зубами, сижу рядом с ним на холодной, сырой от росы ступеньке. Из сеней тянет парным теплом.
Скрипит дверь Деткиных. Появляется тетя Вера в халате нараспашку, с рожками бигуди на голове. Отец продолжает угрюмо насвистывать. Я, скосив глаз, вижу обожженную солнцем шею и тяжелую волосатую руку — он сидит, подперев щеку ладонью.
Отец смотрит поверх моей головы и грызет горелую спичку. Это значит: у него кончились папиросы. Я поднимаюсь, иду в кухню, отыскиваю среди коробков завалявшуюся папиросу.
Вертит папиросу в руках. За спичками надо идти в дом. Я жду, когда он попросит меня сходить за ними. Отец молчит. Он знает: стоит ему раскрыть рот, прорвутся мои вопросы.
Папироса летит на землю. Мимо бредет курица Деткиных, изувеченная сине-красной раскраской, чтобы соседи не спутали ее со своими. Курица целится в папиросу, наконец, клюет ее, дернув раскрашенной шеей.
Отец тихонько насвистывает «Жура-жура-журавель…».
Мы сидим час, второй. Я упрямо не иду в дом за рубашкой, продолжаю дрожать. Он делает вид, что не видит моих синих коленок и гусиной кожи.
Радио играет гимн. Восемь часов. Во дворе появляется Деткин в полосатой пижаме. Он зевает, почесывает под пижамой живот. Замечает нас, подсаживается рядом, закуривает, Кашляет.
— Догадываешься, зачем тебя вызвали?
Отец кивает.
— Я тебе десять раз говорил: выполняй только свой план, выполняй только порученный тебе объем работ и не поддерживай Журавлева. Ему терять нечего — у него идея-фикс. У тебя же семья, дом, годы безупречной работы. — Деткин поднимается и, уходя, хлопает меня по плечу. — Видишь, парень, взрослые знают: я прав. Так что не горячись, не спорь. Мотай на ус ошибки взрослых и слушайся советов умных людей. Проживешь без ненужных осложнений.
— Что случилось? — Я трясу отца за плечо.
— Готовь завтрак, воды мне вскипяти… бриться стану…
…Мы полдня слонялись друг за другом по дому. Странно, отцу некуда было спешить. Затем оделись. Он на четверть часа зашел в управление, я ждал его у ворот.
Забрели на базар, походили меж рядов, купили у узбеков два килограмма винограда. Оба виноград не любили, потому не съели и половины. Попали в кино на детский сеанс. В фойе — ни души. Отец пил пиво у стойки и смотрел в окно. Очевидно, самые потерянные люди те, которых «освободили», как говорит Деткин, от работы: человек лишний.
Вечером отец рассеянно расхаживал по комнате и насвистывал «Журу». Я валялся на диване. Он затих, я поднял голову. Он вертел в пальцах подобранный мною в балке обломок плиты.
— Фосфоритная плита… Где взял?
— На Барса-Кельмес.
— Любопытно…
— Возьми меня с собой — покажу. Вам те балки не отыскать.
Отец как-то угас, бросил образец на подоконник.
— Без толку, Димка… Столько километров просмотрено! Фосгальки да желваков этих самых, — он щелчком отбросил гальку в форме витой ракушки, — сколько хочешь. Эта из выгреба? Бедные, видать, здесь фосфориты. Правда, по мысли Журавлева, на севере района должны оказаться мощные пласты. Да ведь не идти же за семь верст киселя хлебать, гнать маршруты из-за каждого камешка! Слезай с дивана, я поваляюсь.
Я сидел за столом с книгой и второй час читал двадцать четвертую страницу. Отец дремал: завтра ему возвращаться в партию.
Я решился, спросил, наконец, что произошло в партии. Деткин утром мне сказал: отец шел на поводу у своего старшего геолога, у Журавлева. Отец вел непредусмотренные управлением маршруты, искал фосфориты? Отец ответил сонно и нехотя:
— Фосфориты в нашем районе рассеянно залегают. Таково давнее представление. Журавлеву принадлежит теория залегания местных пластовых фосфоритов. На словах все было гладко. На деле — отвечает моя шея.
— Ты осуждаешь Журавлева? Он со сломанной рукой вернулся в партию. Если он так верит — значит он прав.
— Хватит болтать! Дай мне вздремнуть!
— Дерзать, конечно, надо. Вопрос — когда следует начинать, — сказал Николай. — Мой отец, может быть, огрубляет с прямотой пожившего человека, но в главном он прав: надо много знать, прежде чем заявлять о своем праве на поиски, и не рисковать попусту. Во всем нужна система, осторожность, уменье. Уменье приходит с возрастом. Всякий риск — отец прав — несет хлопоты, неудобства и бесполезную ответственность.
