Робер - [9]

А я протестовал, говорил, что не может быть двух небес, как не может быть двух богов, и что мираж, к которому она шла и который называла «своим небом», может быть только адом, «моим адом».

Надо ли говорить, что все это еще больше приближало меня к Богу и помогало мне понять несравнимое качество божественной любви к Всевышнему, а он по крайней мере никогда не изменится. Вспоминая слова из Апокалипсиса: «Блаженны мертвые, умирающие в Господе», я в свою очередь произносил: «Блаженны живые, любящие друг друга в Господе» — и повторял эти слова, ставшие для меня недостижимой мечтой, ибо — увы! — Эвелине больше не суждено познать это блаженство.

Я рассказывал о том, как в результате странной путаницы я связал со второй беременностью Эвелины один разговор, состоявшийся семью годами позже, когда до бунта и безбожия Эвелине оставалось пройти уже недолгий путь. Эта третья беременность поставила под угрозу ее жизнь, и в течение нескольких дней я мог надеяться, что мысль о смерти вернет Эвелину на путь истинный. Наш старый друг аббат Бредель, так же надеявшийся на это, поспешил к ней. Эвелина была на восьмом месяце беременности, когда она тяжело заболела гриппом, разрушившим наши надежды. Ребенок родился преждевременно, мертвым. На следующий же день у Эвелины началась родовая горячка, и больше недели она находилась между жизнью и смертью. Несмотря на температуру 40ь, она была в полном сознании и, хотя твердо верила, что доктор Маршан спасет ее, знала, что жизнь ее в опасности.

— Первое условие излечения — это вера в него, — сказал доктор Маршан и, исходя из этого, делал все возможное, чтобы скрыть от Эвелины серьезность ее состояния и поддержать в ней веру, которая, по его мнению, должна была ее спасти.

— В подобного рода случаях сколько женщин остаются в живых? — спросил я его.

— Одна из десяти, — ответил он, — но эта десятая — Эвелина, — добавил он тут же с таким авторитетом и уверенностью, что я успокоился. Тем не менее я счел необходимым поставить в известность аббата Бределя. Несмотря на растущее неверие, Эвелина сохранила к аббату Бределю почти нежные чувства и не противоречила ему. Она не скрывала от него печального развития своих мыслей, но, поскольку вольнодумие пока еще не толкнуло ее на достойные осуждения поступки, аббат Бредель не сомневался в том, что она может вскоре покаяться и осознать свои заблуждения. Момент был благоприятным, и однажды вечером, когда Эвелина была особенно слаба и все предвещало близкий конец, я вызвал аббата. И когда он пришел, предусмотрительно принеся с собой елей и святые дары, я коротко переговорил с ним в гостиной и хотел проводить его в комнату больной. Но в этот момент из комнаты Эвелины вышел Маршан, закрыл за собой дверь и непреклонным тоном, которым он умеет говорить, отказался пустить туда аббата.

— Я делаю все возможное, чтобы укрепить ее надежду и мужество, — почти грубо сказал он. — Так не сводите мою работу на нет. Если Эвелина поймет, что вы считаете ее обреченной, боюсь, что так оно и будет.

Аббата Бределя охватила дрожь.

— Вы не имеете права мешать спасению ее души, — прошептал он.

— Вы хотите убить Эвелину, чтобы спасти ее душу? — спросил Маршан.

— Аббат Бредель знает, как вести беседы in extremis[7] — примирительно сказал я. — Он не напугает Эвелину и сможет предложить ей причастие не как умирающей, а…

— Как давно она не причащалась? — перебил меня Маршан.

И поскольку мы с аббатом опустили головы, не осмеливаясь ответить, он продолжил:

— Вот видите, она не может не понять, что это последняя предосторожность.

Я взял Маршана за руку. Он тоже весь дрожал.

— Друг мой, — сказал я, придав своему голосу всю теплоту, на которую был способен. — Приближение смерти может во многом изменить наши мысли. Мы не имеем права не сказать Эвелине о серьезности ее состояния. Мне невыносима мысль о том, что Эвелина может умереть, не приняв последнего причастия. Сама не зная того, она, возможно, ожидает его, надеется на него. Возможно, чтобы приблизиться к Богу, она ждет только одного слова, только этого страха смерти, от которого вы хотите ее избавить. А скольких страх смерти…

Вложив в свой взгляд все свое презрение, Маршан посмотрел на меня и сам открыл дверь комнаты.

— Ну что же, идите, пугайте ее, — сказал он и пропустил аббата вперед.

Эвелина лежала с широко открытыми глазами. При виде входящего аббата у нее промелькнула слабая улыбка, которую я могу назвать не иначе как ангельской.

— А вот и вы, — негромко сказала она. — Я так и думала, что вы придете сегодня вечером. — Внезапно ее лицо обрело необычное серьезное выражение, и она добавила: — И я вижу, что вы пришли не один.

Затем она попросила сиделку оставить нас.

Аббат подошел к кровати, у которой я опустился на колени, и несколько мгновений стоял молча. Затем торжественным и в то же время мягким голосом сказал:

— Дитя мое, тот, кто сопровождает меня, уже давно находится рядом с вами. Он ждет, когда вы его примете.

— Маршан хочет меня успокоить, — сказала Эвелина, — но я не боюсь. Вот уже два дня я чувствую себя готовой. Робер, друг мой, подойди ко мне поближе.