Робер - [10]

Не вставая, я придвинулся поближе к Эвелине. Тогда, положив свою хрупкую руку мне на лоб, она нежно погладила меня.

— Друг мой, иногда у меня возникали чувства и мысли, которые могли причинить тебе боль, а ведь ты еще не все знаешь. Я хочу, чтобы ты мне простил их, и, если я должна буду тебя сейчас покинуть, я хотела бы…

Она на мгновение умолкла, отвела от меня свой взгляд, затем с видимым усилием продолжала более громким и очень четким голосом:

— Я хотела бы, чтобы ты сохранил в памяти твою Эвелину такой, какой она была раньше.

Ее рука гладила мои щеки, и она могла почувствовать, что они были мокрыми от слез, но сама она не плакала.

— Дитя мое, — произнес тогда аббат. — Вы не испытываете потребности примириться и с Богом?

Эвелина опять повернулась к нам и с какой-то неожиданной живостью воскликнула:

— А с Ним я уже давно заключила мир!

— Но Он, дитя мое, — продолжил аббат, — вам этого мира еще не дал. Такого мира Ему недостаточно, и вам, должно быть, его недостаточно. Он должен быть подкреплен святым причастием.

И, наклонившись к ней, он спросил:

— Хотите, чтобы Робер ненадолго оставил нас побеседовать наедине?

— Зачем? — ответила Эвелина. — Я ничего особенного сказать вам не могу, ничего такого, что я хотела бы скрыть от него.

— Я понимаю, что ошибки, в которых вы себя можете упрекнуть, заключаются не в поступках, но и в наших мыслях мы также можем покаяться. Признаете ли вы, что в мыслях согрешили против Бога?

— Нет, — твердо ответила она. — Не просите меня покаяться в мыслях, которые могли у меня возникнуть. Это покаяние не будет искренним.

Аббат Бредель подождал немного:

— По крайней мере вы склоняетесь перед Ним. Чувствуете ли вы себя готовой предстать перед Ним с полным смирением духа и сердца?

Она ничего не ответила. Аббат продолжал:

— Дитя мое, причастие часто несет — и всегда должно нести нам — внеземной мир. Это мир, в котором наша душа нуждается, который она не может сама себе дать без причастия. Я несу вам мир, который дороже любого разума. Готовы ли вы принять его со смирением в сердце?

И поскольку Эвелина по-прежнему хранила молчание, он сказал:

— Дитя мое, никто с уверенностью не может сказать, что Господь хочет уже сейчас призвать вас к себе. Не бойтесь. Мир, который несет вам причастие, настолько глубок, что даже наше большое тело ощущает его; были случаи, когда благодаря причастию наступало неожиданное выздоровление, — я сам это видел. Дитя мое, позвольте Богу, если Он согласится, совершить с вами это чудо. Если вы верите в того, кто сказал умирающему: «Встань и иди!» — то ожививший Лазаря может вылечить и вас.

Черты лица Эвелины вытянулись, она закрыла глаза, и я подумал, что конец близок.

— Вы меня немного утомили, — как бы жалуясь, сказала она. — Послушайте, мой друг, мне хотелось бы доставить вам удовольствие, и я могу вас заверить, что нет бунта в моем сердце. Я повинуюсь, но не хочу обманывать. Я не верю в загробную жизнь. Если я и приму святое причастие, с которым вы пришли, то без веры. В таком случае вам решать, достойна ли я его.

Аббат Бредель на мгновение заколебался, затем сказал:

— Вы помните, что вы говорили вашему отцу, когда были совсем маленькой? Эти слова я повторю в свою очередь со всей верой моей души: «Бог вас спасет вопреки вашей воле».

Эвелина заснула почти сразу же после причастия, и, когда я взял ее руку, она уже не была такой горячей. А Маршан, вернувшийся к полуночи, смог констатировать необычайное улучшение ее состояния.

— Вот видите, я был прав, что надеялся, — сказал он, отказываясь признать вопреки очевидности чудотворное воздействие последнего причастия. Тем самым событие, которое, как ничто другое, должно было бы его переубедить, лишь укрепило каждого из нас в своем собственном мнении. Сама Эвелина, выздоровление которой шло очень медленно, вышла из этого испытания, не признав милости Бога и став еще более упрямой, подобно тем, кто, как сказано в Евангелии, имеет глаза, чтобы не видеть, уши — чтобы не слышать. В результате я стал почти сожалеть, что Бог не взял ее, когда она проявила наибольшее послушание и даже в своем неверии признала его.

В этой связи у меня было несколько особо важных соображений, которыми я хочу здесь поделиться.

Первое: результатом беседы, состоявшейся у меня с аббатом Бределем на следующий день после того памятного вечера, было чувство печального удивления. Как может быть, говорили мы друг другу, чтобы перед лицом смерти безбожник испытывал меньший страх, чем верующий, хотя у него должно быть больше оснований бояться? Христианин, перед тем как предстать перед Высшим Судией, осознает свое ничтожество, и это осознание одновременно помогает его искуплению и поддержанию в нем спасительной тревоги, в то время как неведение неверующего, оставляя его умирать в состоянии обманчивой безмятежности, окончательно его губит. Он бежит от Христа, отказывается от предлагаемого ему искупления, в котором он, увы, не испытывает срочной потребности. Тем самым спокойствие, которое, как ему кажется, он испытывает, и умиротворение перед смертью в какой-то степени гарантируют ему проклятье, и он, как никогда, близок к нему именно в тот момент, когда он меньше всего это подозревает.