Робер - [5]
— Мой бедный друг, это так похоже на вас — жениться на анархистке, — ответила она мне тогда с улыбкой. Как будто здесь было над чем смеяться!
И если бы она хранила свои идеи при себе! Так нет же, ей надо было заронить их зерно в душу наших детей, особенно дочери, которая и без того была готова их воспринять и, казалось, видела в образовании лишь поощрение вольнодумства.
Я сравнивая эти подрывные идеи, которые медленно прокладывают себе путь в нежном и незащищенном от них разуме, каким был разум моей жены, с термитами, разъедающими и разрушающими с удивительной быстротой остов здания. Внешне оно выглядит нетронутым, и ничто не предвещает катастрофы, хотя внутри балки уже все источены, и внезапно, без предупреждения все рушится.
На каком же хрупком основании зиждилась моя любовь! Если бы я вовремя осознал это, я сумел бы принять меря, чтобы искоренить это зло. Я потребовал бы большего послушания, запретил бы некоторые книги, коварную опасность которых я лучше бы понял, если бы сам сначала прочитал их. Но я всегда думал, что лучшее средство спасения от зла заключается в том, чтобы не соприкасаться с ним. Увы, с Эвелиной дело обстояло иначе. Она, наоборот, считала, что должна обо всем судить сама, и здесь я искренне раскаиваюсь в определенной слабости своего характера. Но, возможно, именно потому, что я с глубоким почтением относился к власти, в частности власти церкви, и привык к послушанию, я не смог заставить себя решиться (что мне, однако, советовал сделать аббат Бредель) на проявление супружеской власти, которую любой твердый в своей вере муж должен проявлять и которая, конечно, удержала бы душу Эвелины от пагубных заблуждений. Я осознал необходимость такого проявления власти, когда оно стало уже неуместным и могло бы натолкнуться на богохульственное сопротивление. Однажды вечером я читал ей вслух, ибо в тот период я еще надеялся по крайней мере противостоять дурному влиянию книг, которые я по своей слабости не осмеливался запретить ей читать. Я читал ей прекрасную биографию графа Жозефа де Мэтра, написанную его сыном и включенную в посмертно изданный сборник произведений графа. в течение нескольких предшествовавших тому дней Эвелина была больна и вынуждена была соблюдать постельный режим; и хотя уже начала вставать, в этот вечер она лежала на диване. Одна и та же лампа освещала мою книгу и пеленку, которую она украшала кружевами к рождению нашего второго ребенка. Это было в 1899 году. Женевьеве тогда было два года. Ее роды прошли легко. Роды Густава обещали быть более трудными. Эвелина чувствовала себя неестественно усталой, ее лицо очень неприятно опухло, вероятно, из-за небольшой альбунинурии.
«Как вы еще можете любить такую некрасивую женщину?» — говорила она мне. А я сразу же начинал возражать, узнавая в ее взоре ее душу, которая не могла измениться. Но все-таки я должен был признать, что взгляд стал уже иным, что ее прежнюю душу я больше не узнавал. Я все еще пытался найти в ее взгляде любовь, но видел в нем главным образом сопротивление, а иногда даже своего рода вызов. Этот вызов, мысль о котором я все еще отказывался допустить, в тот вечер проявился особенно неприятно. Когда я читал один трогательный отрывок, Эвелина вдруг бросила свое вышивание, схватила платок и спрятала в нем лицо. Она смеялась. Я отложил книгу и пристально посмотрел на нее.
— Прости меня, — сказала она, — я пыталась сдержаться, но это оказалось выше моих сил. — Она вся сотрясалась от приступа безумного смеха, с которым она, совершенно очевидно, не могла справиться.
— Я не вижу ничего смешного… — начал я как можно спокойнее и в то же время с удивлением и строгостью в голосе. Но она не дала мне договорить.
— Нет, нет, в том, что ты читаешь, ничего смешного нет, — сказала она. — Наоборот. Но проникновенное выражение, с которым ты…
Я должен привести здесь фразу, которая вызвала у моей жены этот неуместный приступ смеха:
«В течение всего периода изучения права в университет Турина молодой Жозеф де Мэтр не позволил себе прочитать ни одной книги, не обратившись заранее в письме за разрешением к отцу или матери, которые жили в Шамбери».
— Чувствуется, — продолжила она, — что тебе так хочется, чтобы я этим восхищалась.
