Рисую птицу - [4]

— Что ты делаешь? — сказала укоризненно Наргиз. — Ведь потом его убирать должны. Ты представь, что ты должен убирать чьи-то плевки. Разве приятно?

— Нет, — согласился я. — Неприятно.

— Вот видишь, — назидательно произнесла Наргиз.

Полгода я ее знаю, и все время она такая. Странно. Впрочем, что тут странного? Я закурил сигарету. И неожиданно для себя вдруг стал увлеченно рассказывать ей про дедушкин портрет, каким я хотел написать его и каким он у меня получился. Я рассказывал, захлебываясь словами, размахивая руками, стараясь, чтобы она поняла, хотя не знал, зачем мне это нужно. Впрочем, и не думал об этом. Несколько раз она говорила мне:

— Ты спокойней рассказывай. Я понимаю.

И, кажется, на самом деле все понимала. Но как-то она слишком уж аккуратно слушала. Именно аккуратно. А слушая аккуратно, можно понять только аккуратные вещи, отутюженные, помещавшиеся в воображении, и нельзя было понять угловатости и извилины фантазии. Эта мысль меня отрезвила, и я внезапно перестал рассказывать.

— Ну что же ты? — спокойно спросила Наргиз. — Мне было очень интересно. Дорасскажи.

— Неохота, — сказал я и швырнул сигарету в бассейн.

— Ты опять? — спросила она.

— Что опять? — не понял я.

— Опять засоряешь чистый бассейн. Его же побелили.

— Ах да, я забыл — сказал я и закурил новую сигарету, чувствуя глухое, растущее раздражение.

Она некоторое время внимательно глядела на меня, потом сказала:

— Ты много куришь.

— Да, — сказал я.

— Много курить вредно, — сказала она.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Как откуда? В журнале «Здоровье» пишут. Врачи говорят по телевизору.

— Я не слушаю по телевизору врачей и не читаю журнала «Здоровье».

— И напрасно.

Я назло ей шнырнул в бассейн и вторую сигарету, встал со скамейки и медленно пошел вдоль аллеи. Я прошел шагов десять, когда она догнала меня.

— На, — сказала она и протянула мне пачку. — Ты забыл на скамейке свои сигареты. Ты, как всегда, рассеян. А нужно быть повнимательнее.

— Кому нужно? — спросил я.

— Тебе, наверное, — удивленно ответила она.

— Наверное, — повторил я. — Видишь, ты сама еще точно не знаешь. На свете есть много чего, о чем мы не имеем представления.

Она хмыкнула и пожала плечами. Я приостановился и пропустил ее вперед. Я любил смотреть на ее походку. Когда она шла, то будто светилась, и походка ее странным, непостижимым образом будто оголяла ее всю, и шла она нагая, с маленькими мячиками грудей, с пятнышками светлых сосков, легко, словно взлетала на каждом шагу, переступая ровными и гладкими ногами, а маленький шрам от давней операции внизу живота был особенно бледным и светился с гордостью маленького изъяна, превратившегося в заманчивое и привлекательное достоинство. Шла она, и казалось, в следующую минуту должна была раствориться в воздухе, слиться с ним воедино.

Я подошел и крепко взял ее за руку. Она испуганно и удивленно взглянула на меня.

— Мне грустно без тебя, — сказал я.

— Но я здесь, — сказала она.

— А мне грустно без тебя…

Она молча смотрела на меня. Потом неожиданно хорошо улыбнулась.

— Ты чего? — спросил я.

— Мы в первый раз с тобой так гуляем… На бульваре посидели, — сказала она. — Ты не зайдешь сегодня ко мне?

— В последнее время у меня появился панический страх перед твоим бывшим мужем. Вдруг мы пойдем, а он заявится к тебе пьяный.

— Ну что ты? — сказала она. — Он давно уже не откалывает подобных штук.

— Да я пошутил. Устал просто, спать пойду.

Мы шли молча, и вдруг ни с того ни с сего я рассказал ей, что дедушка с недавних пор стал помогать на кладбище копать могилы.

— Зачем это? — удивилась она. — Разве ему не хватает денег?

— Не в деньгах счастье, — сострил я.

— А в чем? — совершенно серьезно спросила она, словно веря, что сейчас получит от меня рецепт с формулой счастья.

— Не знаю, — разочаровал я тут же ее.

— Кстати, что ты делал три дня назад ночью на пляже?

— Во-первых, это некстати, во-вторых, если тебе донесли, что я был на пляже, наверняка ты знаешь и то, что я там делал.

— Мне сказали, что вы с ребятами отправились на мотоциклах туда драться с другими какими-то ребятами. Я ужасно переволновалась.

— Это видно по тому, что ты вспомнила об этом в конце вечера.

Она хотела что-то сказать, но осеклась.

— Драться нехорошо. Ты взрослый мужчина, а ведешь себя, как ребенок.

— Думаю, в каждом взрослом должно быть что-то от ребенка, должен остаться кусочек от его детства. У меня, видимо, остался огромный кусок. А у тебя его вовсе нет.

— Почему ты так думаешь? — спросила она.

— Мы знаем друг друга вот уже полгода, и за это время я слышал от тебя только правильные, разумные вещи. Курить вредно, сорить нельзя, драться опасно, сорить деньгами глупо!..

— Что ты кричишь? — испугалась она, — Успокойся.

Я успокоился.

— Просто, — сказал я через некоторое время. — Просто я рисую птицу…

— Что, что? — не поняла она.

— Есть такой французский поэт Жак Превер, — сказал я. — И есть у него стихотворение. Называется «Как нарисовать птицу?»… И оказывается, сначала нужно знаешь что нарисовать?

— Что? — спросила она.

— Клетку…

— А-а… Чтоб птица жила в ней.

— Да. Чтоб жила. Так вот, я рисую сначала птицу, а ты клетку.

— Что ж, клетка тоже нужна, — сказала она.