Римский трибун - [58]

— Деньги, деньги! Все требуют их, будто они растут здесь, как трава. — Климент VI, прищурившись, посмотрел на старшего камерария. — Пусть используют церковные сборы в Пьемонте и Тоскане.

— Легат просит также послать письма к баронам Италии, чтобы они явились в Монтефьясконе для участия в войне с трибуном.

— Сейчас же распорядитесь составить эти письма. Я подпишу. К вечеру пошлем.

— Еще Бертран де До сообщает, что необходимо немедленно отлучить Колу.

— Хотелось бы обойтись без этого, — недовольно вздохнул папа. — Кстати, не было ли за время моей болезни посланий от Риенцо?

— Есть письмо, датированное одиннадцатым октября. Мы не вскрывали его без вашего разрешения. С тех пор трибун больше не пишет.

— Принеси сюда то письмо и прочти! — приказал Климент VI.

Старший камерарий вскоре вернулся с небольшим свитком в руках. Став у окна, он развернул свиток и принялся читать, отчетливо произнося каждое слово, как того требовал папа:

— «Римскому первосвященнику Клименту Шестому от Николая, рыцаря святого духа и трибуна города Рима!

Я несказанно удивлен тем, что Ваша мудрость, по дошедшим до меня слухам, поддается коварным наговорам, лукавствам и козням хитрецов, допускает склонять себя ко всему, кроме правды, и готова начать процесс против Вашего скромнейшего раба. Разве не бесчестно бояться судить по собственной совести и порицать только по подозрению? Разве есть такой закон, по которому надлежало бы забрасывать каменьями добрые дела?»

Климент внимательно слушал письмо трибуна. «Да, не зря Кола слывет блестящим оратором и стилистом, — думал он. — Недаром им восхищается Петрарка».

— «Мне надоело, что не хотят признавать моих намерений, мне противно, когда хорошие поступки считаются делами дьявольскими; меня возмущает, когда я, не употребляющий козней и не опасающийся предательства, обвиняюсь теми, из которых одни желали бы постоянно тиранически управлять городом, а другие хотели бы видеть Рим разрушенным до основания».

По лицу папы пробежала тень. Затем Кола высмеивал тех, кто считал кощунством его омовение в купели императора Константина.

— «…Возможно ли, чтобы то, что было позволено язычнику, очищавшемуся от проказы, было бы запрещено христианину, очищавшему город и народ от проказы тиранического рабства? Или эта каменная лохань, находящаяся в храме, святее самого храма, в который, однако, не только разрешается, но и предписывается входить?»

Чем дальше читал камерарий, тем мрачнее становилось лицо первосвященника.

— «Неверно, будто я был призван к власти вместе с Вашим викарием; нет, я один был призван всем народом и духом святым, избравшим неопытного юношу для спасения римлян. Викария же Вашего я сам призвал и не из необходимости, а из уважения к Вашей милости. Но после того как он проявил свое долго скрываемое ничтожество, народ снова единогласно утвердил уже меня одного».

Разобрав одно за другим обвинения, «бросаемые в него злыми языками и кажущиеся смешными в глазах благоразумия», Риенцо снова обращался к папе, как равный.

— «Я умоляю Вас именем господа бога не судить обо мне, руководствуясь только злобою унижающих меня…

Было бы гораздо лучше, если бы церковь никогда больше не насаждала вредные, ядовитые лозы, не поддерживала бы Этих людей, поступки которых оказываются тем пагубнее для римского народа, чем легче они могут совершать их благодаря безнаказанности и подлой хитрости. Многие из тех, кто сейчас носит паллиум[14] курии, не уверены в собственных силах и стремятся предать Рим в руки чужестранцев.

Но господь посрамит их замыслы и не допустит, чтобы они отдали священный город во власть иноземцам!..»

Вызывающе своевольный и вместе с тем полный достоинства тон письма заставлял папу все больше хмуриться.

— «…Что же касается меня, то я уповаю на бога, а нс на деньги, на истину, а не на ложь, на молитвы бедняков, а не на силы людские.

Да погубит господь всех противодействующих нынешнему „доброму порядку“, да поразит и сокрушит их мечом своего правосудия, если только дух божий не лжец!»

На последней строке камерарий запнулся и, бросив испуганный взгляд на папу, прочел ее чуть слышным шепотом.

— Что? Как? — Климент VI, быстро подойдя к чтецу, вырвал из его рук свиток. — Ну да, здесь так и написано: «Если дух божий не лжец!» — близоруко вглядываясь в бумагу, повторил он. — Но ведь это… это же хуже любой ереси! Сегодня же! Сейчас же отлучить отступника! Немедленно предать его анафеме!

* * *

— Ганнибал, Ганнибал! Ты умеешь побеждать, но не умеешь использовать победы. — Старый нотарий Франческо Манчини взглянул на трибуна. — Надо было сразу вести армию к Палестрине и добить Колонна. Теперь Стефано Колонна и Шарретто ди Шарра опять собирают солдат.

— Кроме Палестрины, есть Марино, Монтефьясконе и десятки других укрепленных городов и замков, — устало произнес Кола ди Риенцо, сидевший у постели раненого Чекко. — Невозможно выиграть войну без большого, надежного войску. А на что его содержать?

— Неужели у республики нет средств? — приподнял с подушки забинтованную голову художник. — Почему бы не заставить купцов и горожан побогаче раскошелиться для родины?