Римлянка - [72]

— Сперва твой друг мне не понравился… но теперь он кажется мне симпатичным… он очень веселый.

Он резко возразил:

— Между прочим, он вовсе мне не друг… а потом, он не такой уж симпатичный.

Меня поразил его жесткий тон, и я нерешительно спросила:

— Ты так думаешь?

Он снова выпил и продолжал:

— Такие остроумные люди — настоящее бедствие… за всем этим остроумием обычно скрывается внутренняя пустота… посмотрела бы ты, каков он у себя в конторе… там он не шутит.

— А что у него за контора?

— Не знаю, кажется, нотариальная.

— Зарабатывает он много?

— Ужасно много.

— Счастливчик.

Он налил мне вина, а я спросила:

— А почему ты водишься с ним, если он тебе неприятен?

— Он мой друг детства, мы вместе учились в школе, а друзья детства всегда такие, — ответил он, усмехнувшись.

Он выпил еще вина и добавил:

— Однако в каком-то смысле он лучше меня.

— Чем же?

— Когда он что-либо делает, то делает это всерьез… а я же сперва хочу что-то сделать, а потом, — его голос внезапно поднялся до фальцета, так что я даже вздрогнула, — когда наступает момент, не делаю… например, сегодня вечером… Он мне позвонил и спросил, не хочу ли я, как говорится, сходить к женщинам… я согласился, и, когда мы вас встретили, я действительно хотел тебя… но, как только мы очутились у тебя дома, мое желание пропало…

— Желание пропало, — повторила я, глядя на него.

— Да… ты перестала быть для меня женщиной… а превратилась в какой-то предмет, в какую-то вещь… ты помнишь, как я вывернул тебе палец и сделал тебе больно?

— Да.

— Словом… я сделал это для того, чтобы проверить: действительно ли ты живое существо… Так проверял, причиняя тебе боль.

— Да, я живое существо, — улыбнулась я, — и ты мне сделал очень больно.

Теперь я испытывала облегчение: значит, он отверг меня не потому, что я ему не нравилась. В конце концов, в людях нет ничего странного или необъяснимого. Стоит только постараться понять их, и видишь, что их поведение, каким бы странным оно ни казалось, всегда объясняется какой-либо вполне определенной причиной.

— Значит, я тебе не понравилась?

Он отрицательно покачал головой:

— Дело не в этом… ты или другая, все равно получилось бы то же самое.

После минутного колебания я спросила:

— Скажи-ка… а ты случайно не импотент?

— Да что ты!

Тут меня охватило острое желание близости с ним, мне хотелось переступить тот рубеж, что разделяет нас, хотелось любить его и быть любимой. Я хоть и сказала ему, что его отказ меня не обидел, однако все-таки оскорбилась, мое самолюбив было уязвлено. Я знала, что я красива и привлекательна, и мне казалось, что у него не было никаких особых причин отказываться от меня. Я предложила:

— Послушай… посидим здесь, а потом пойдем ко мне и будем любить друг друга.

— Нет, это невозможно.

— Выходит, я тебе сразу же не понравилась, когда ты увидел меня на улице.

— Нет… но постарайся понять меня…

Я знала, что есть вещи, перед которыми не может устоять ни один мужчина. Поэтому повторила с наигранной горечью и спокойствием:

— Выходит, я тебе не нравлюсь. — Я протянула руку и провела ладонью по его лицу.

Руки у меня красивые, теплые, с длинными пальцами, и если правду говорят, что по рукам можно судить о характере человека, то, значит, во мне нет ничего грубого в отличие от Джизеллы, у которой руки красные, шершавые и некрасивой формы. Я медленно гладила ладонью его щеку, висок, лоб, а сама не спускала с него настойчивого, ласкового и страстного взгляда. Я вспомнила, что Астарита во время нашей встречи в министерстве точно так же гладил меня, и я еще раз убедилась в том, что полюбила Джакомо, ведь в любви Астариты ко мне я не сомневалась, а этот жест был жестом влюбленного человека. Сначала юноша оставался холоден и равнодушен к моей ласке, но потом его подбородок начал дрожать, что было у него, как я впоследствии узнала, признаком волнения, лицо его исказилось и приняло почти детское выражение, мне стало его жалко, и я радовалась, что испытываю к нему жалость, она как-то приближала меня к нему.

— Что ты делаешь? — прошептал он застенчиво, как мальчишка, — мы ведь тут не одни.

— А мне наплевать, — спокойно ответила я.

Щеки мои горели, несмотря на холод в остерии, и я только теперь заметила, что изо рта у нас вырываются маленькие облачка пара.

— Дай мне руку, — сказала я.

Он нехотя разрешил мне взять его за руку, и я поднесла ее к своему лицу.

— Чувствуешь, как горят мои щеки?

Он ничего не ответил, только смотрел на меня, подбородок его дрожал. Кто-то вошел в остерию, сильно хлопнув застекленной дверью, и я отняла руку. Он облегченно вздохнул и налил себе еще вина. Но как только новый посетитель удалился, я опять протянула руку и засунула ее между бортами пиджака, расстегнула сорочку и прижала ладонь к его груди возле сердца.

— Хочу погреть руку и хочу послушать, как бьется твое сердце, — сказала я.

Сперва я прижала руку к его груди тыльной стороной, потом повернула ладонью.

— У тебя холодная рука, — сказал он, глядя на меня.

— Сейчас согреется, — ответила я улыбаясь.

Я медленно провела ладонью по его худой груди. Я испытывала огромную радость, потому что чувствовала, как он близок мне, меня переполняла любовь к нему, такая сильная любовь, какая может обойтись и без взаимности. Не спуская с него глаз, я сказала с шутливой угрозой: