Рим, папы и призраки - [86]

— И что, — наконец отрезал он, — наделяет вас такой безумной уверенностью… почему вы считаете, что знаете, во что я верил?

— Должен признаться, — проговорил фемист шутливым тоном, — этот вопрос послужил предметом некоторых спекуляций. Мы не предавали этому особого значения, но…

— Я никогда не был теологом, — перебил его адмирал, шокированный тем, что обнаруживает желание внести ясность в столь тайный вопрос. — Но не могу смириться, когда от меня требуют чистеньким оставить материальный мир. Подобное условие слишком жестоко для этой грязной Вселенной. Мужчина делает то, что должен сделать, и тогда — только тогда, — когда может это сделать. И я не могу поступать иначе.

— И когда позволяли обстоятельства, — насмешливо продолжил уэльсец, когда берег был чист, вы поднимали глаза к небесам. — Он взмахнул, указывая на безоблачную синеву.

Солово кивнул.

— У меня была своя вера, собственные представления о ней, прежде чем вы объяснили мне систему ваших взглядов, а Микеланджело составил список плененных богов.

— Я по-прежнему считаю наше невежество простительным, — сказал фемист. — Чтобы идти дальше, нужны свидетельства, а их почти что нет. Похоже, все то, во что вы верили, никоим образом не отразилось на ваших поступках.

Адмирал позволил себе излишество, приступив к объяснению.

— Это слишком упрощенно, — начал он. — Я считал, что жизнь — это «юдоль печали», суровая к неудачникам… об этом позаботились вы. Я надеялся, что Церковь права, и страшился, что истины нет и дозволено все.

— Все эти утверждения не мешают вам доживать на земле свои годы.

— Отсюда, где я нахожусь, жизнь представляется мне чередой пустяковых соглашений и компромиссов.

Фемист так и булькнул смешком.

— Чушь, адмирал. Это слова Диббука. Ни грехи ваши, ни добродетели крохотными не назовешь. Временами — при всей вашей невозмутимости — вы, подобно титану, шагали по земле.

— Ну, это вы говорите.

— Мы это утверждаем. Вы изменили курс истории на градус-другой. Кто сдвинул с места первый камень, породивший обвал Реформации, кто заказал художнику роспись свода Сикстинской капеллы, кто сразил двух божков, Te Deum'a и Диббука, и приклеил Тюдоров к пошатнувшемуся под ними трону? Без вас мир сделался бы иным и не столь отвечающим нашим вкусам.

— Почему-то ваши слова звучат не слишком утешительно.

— Не пытайтесь отречься от своих творений, адмирал: это ваши дети. С гордостью признайте свое отцовство. Быть может, вас убедит в собственной значимости то, что в зале цитадели Феме, в котором так давно вы приняли посвящение, будет воздвигнуто ваше мраморное изваяние. Там станете вы в классической одежде возле Марса и Гор-Адриана, чтобы следить за новыми поколениями наших людей. Мы будем рассказывать им о вас, и вы сами увидите, как свет восхищения вспыхнет на их лицах.

— Это до тех пор, — ответил Солово, не испытывавший благодарности, никаких подобающих такому случаю чувств, — пока они не обнаружат во мне каких-либо признаков жизни.

— Да, это возможно, — согласился фемист. — После вашего ухода мы намереваемся переселить ваше ка[96] в каменное изваяние. В книге Гермеса Трисмегиста представлены средства для этого; подобное уже осуществлялось. Мы не хотим расставаться со своими блестящими слугами. Заточенная в статую ваша полубожественная суть сумеет различить проблески будущего величия в тех, кто будет проходить мимо нее, как это случилось с вами. Конечно, это лучше, чем Гадес или забвение, ожидающее остаток вашей души.

— Ни в коем случае. Я полностью запрещаю подобное!

— Простите. Но торговаться не о чем. Вы хотите увидеть Книгу сейчас, перед уходом?

Адмирал не видел оснований для дальнейших возражений, однако отметил, что разум сохранил любопытство даже на пороге разлуки с жизнью.

— А зачем иначе вы везли ее? — проговорил он.

Фемист произвел пасы руками, и из ниоткуда возник увесистый том, прочно покоившийся на… собственно, ни на чем. Вокруг да около книги воздух кишел едва заметными красно-пурпурными завитушками, признаками присутствия демонов-хранителей Книги.

— Читайте и просвещайтесь, — услышал Солово. — Вы заслужили это.

Ограничившись буквально намеком на нерешительность, адмирал поднялся и отправился принимать великую честь. Ощутив разрешение, цветные волокна расступились перед ним без особой охоты, оставив по себе трупный запах.

На ощупь книга ничуть не отличалась от прочих из библиотеки Солово, однако переплетена была так, что могла сохраняться длительное время и использоваться в течение не одной цивилизации. Подняв тяжелую обложку, адмирал, мало заботясь о прошлом, обратился к последней части тома.

Фемист присоединился к нему.

— А вот это, — указал он на стих, — еще должно свершиться.

— «Св. Петру, — прочитал Солово не без затруднений, поскольку пренебрегал изучением ранних форм греческого, — будет… явлено Солнце, Sol Invictus,[97] он совершит… э… путешествие по Риму. Церкви?»

— Места поклонения, — кивнул фемист, подобно наставнику, довольному своим учеником, — но в особенности церкви.

— «Церкви будут полны света, а потом умолкнут».

— Очень хорошо, — проговорил фемист с некоторым удивлением оттого, что помощь его не понадобилась. — Верховный аналитический совет Феме интерпретирует это предсказание так: тело св. Петра будет обнаружено под огромным сооружением, носящим его имя, его с позором извлекут из могилы, и толпа протащит мощи по улицам Рима. Все церкви, часовни и соборы будут подожжены и заброшены после пожара. Для наших новых храмов мы отыщем иные, неоскверненные места.