Рихард Штраус. Последний романтик - [15]

Он бичевал все вокруг, не заботясь о собственной безопасности. Поистине Бюлов обладал гениальной способностью вызывать к себе неприязнь, то поступком, то словом нанося оскорбления. В начале его работы в Мюнхене возник спор, можно ли расширить оркестровую яму. Бюлову сказали, что для этого придется убрать два ряда кресел. «Зато в аудитории будет меньше ублюдков»,[34] — ответил он. Замечание было немедленно подхвачено прессой.

Бюлов особенно не любил директора Берлинской оперы Георга Гюльсена. На концерте в Берлине, в программу которого он включил марш из оперы Мейербера «Пророк», он заявил, что собирается продемонстрировать, как следует исполнять этот марш и как он не исполняется в «цирке Гюльсена». Оскорбление вызвало очередной скандал.

Каков он был перед публикой? Когда бывал в ударе — вдохновлял ее, создавая атмосферу величайшего наслаждения. Он управлял аудиторией так же, как оркестром. Каждый из присутствующих чувствовал, что перед ним «стоит железный человек непреклонной воли и то, что он предлагает ему, — это высочайшее из возможных искусств». Бюлов обладал даром, присущим всем великим музыкантам, — вдохнуть в музыку жизнь, взволновать ею слушателя. На его концертах публика кричала и плакала. И горе тому, кто опаздывал! Бюлов оборачивался и испепелял его взглядом. Он требовал и добивался абсолютной тишины и не начинал концерт, если слышался хоть малейший шорох. Однажды, когда несколько молодых особ продолжали болтать, Бюлов обернулся и, окинув их грозным взглядом, произнес: «Леди, помните, вы не гуси, спасающие Рим». Большие требования он предъявлял и к терпению слушателей. Так, в первом отделении концерта он мог продирижировать Девятой симфонией, потом объявлялся перерыв, а во втором отделении снова исполнялась Девятая симфония Бетховена! Бывало, что он включал в программу одного концерта сразу три симфонии Бетховена. А как пианист исполнял все пять последних его сонат. Но по настроению мог предложить и «популярную программу», весь вечер исполняя самые любимые публикой произведения.

Бюлов любил обращаться к аудитории с небольшими речами, часто очень милыми и любезными. Ему нравилось поучать. Но порой он говорил и нелепости. Однажды, рассказывая о Бетховене, он стал утверждать, что его музыка посвящена Бисмарку, и в конечном счете приравнял его к Бетховену! Иногда же он просто грубо разглагольствовал перед публикой. В таких случаях, по свидетельству Ами Фай, ученицы Листа, «его лицо словно говорило: «Да кто вы все такие! Плевать я хотел, что вы думаете о моей игре!»[35] Американский критик Джеймс Ханекер слышал в Филадельфии его исполнение Концерта си-бемоль-минор Чайковского, который в предыдущем, 1875, году он впервые исполнил в Бостоне. «Присутствие дирижера, — писал Ханекер, — казалось лишним, поскольку Бюлов сам подавал все указания из-за рояля, при этом отчетливо поносил дирижера, оркестр, произведение и собственную жизнь».[36] Возможно, это было проявлением неуверенности в себе. «Если недовольство собой — самая характерная черта гения, — писал он, — то я могу притязать на гениальность».

После скандала в Мюнхене, когда стала известна связь Вагнера с Козимой, он был в отчаянии, не зная, куда податься, как продолжать свою деятельность в стране, где пресса выставляла его на смех не только как обманутого мужа, но и, согласно расхожей фразе, как «фаворита королевского фаворита». Бюлов впал в отчаяние и писал своему другу Бехштейну:[37] «Господи! Как я сейчас одинок! Хоть бы все закончилось! Как было бы хорошо, если бы какая-нибудь добрая душа сжалилась надо мной и прислала бы мне в подарок синильной кислоты! Но найдется ли в Берлине такой аптекарь? Я бы завещал ему всю свою библиотеку и все свое имущество».[38] Как видно, он был склонен драматизировать жалость к самому себе. Не намекал ли он на «верного аптекаря» Ромео?

Однако Бюлов не погиб. Слишком сильна в нем была жажда жизни, слишком могуче желание работать, слишком ненасытна любовь к музыке! Пробыв некоторое время в Базеле, он поселился во Флоренции, имел там большой успех как пианист, обзавелся интеллигентными доброжелательными друзьями и подругой в лице молодой итальянской девушки. Однако этот до мозга костей немец не мог навсегда оторваться от своей отчизны. Он уехал в Америку, где много гастролировал как пианист и дирижер (1875–1876), дав не менее ста тридцати девяти концертов. Но два года спустя вернулся в Германию. Работал по приглашению в разных городах — в Баден-Бадене, недолго в Мюнхене, Амстердаме, Лондоне, Санкт-Петербурге, пока в начале 1880 года не согласился принять пост придворного музыкального директора (Hof Musik-Intendant) в Мейнингене.

Мейнингену удалось удержать его на пять лет, период необычайно долгий для такого непоседливого человека. С оркестром этого города он совершал чудеса. При поддержке любящего музыку герцога Мейнингена Георга II Бюлов довел оркестр до неслыханного совершенства, которого еще долго никому не удавалось достичь. Он превратил Мейнинген не только в «город Бетховена» (его собственное выражение), но и прославил его первым исполнением нескольких новых произведений Брамса. Бюлов заставлял оркестрантов выучивать исполняемое произведение наизусть. Вряд ли кто-либо еще добивался от них такого подвига. В Мейнингене он обрел и личное счастье, насколько это было возможно для этого исстрадавшегося человека. Он женился во второй раз, в 1882 году, на актрисе, обаятельной, красивой женщине. Звали ее Мари Шанцер.