Рихард Штраус. Последний романтик - [16]

Несмотря на огромный объем работы в Мейнингене, она не могла насытить его жажды деятельности. Вначале он планировал продолжить фортепианные гастроли, чтобы собрать средства для Бейрёйта. Его благотворительные концерты в Бейрёйте уже собрали значительную сумму — 25 000 марок. Поставив себе цель довести эту сумму до 40 000 марок, Бюлов дополнил ее из собственных сбережений.[39] После этого Бюлов пересмотрел свои планы. Не только потому, что не мог надолго покинуть Мейнинген, но и потому, что подписал петицию, которую составил ярый антисемит, некий доктор Бернард Ферстер (впоследствии он стал мужем Елизаветы Ницше). В петиции, направляемой в рейхстаг, содержалось требование объявить немецких евреев гражданами второго сорта.[40] Бюлов понял, что как концертирующему пианисту ему следует ожидать сокращения «вдвое своей аудитории», поскольку посещающая концерты публика «состояла в большинстве своем из евреев, а не из немцев».[41]

Штраус познакомился с Бюловым, когда тот был в зените своей дирижерской славы в Мейнингене. Встреча состоялась в Берлине, куда Бюлов привез оркестр на гастроли. В программу концерта он включил «Серенаду» молодого Штрауса. Этим самым он продемонстрировал, что умеет преодолевать личные предубеждения, а также менять свои музыкальные оценки. Вряд ли он захотел бы оказать услугу сыну человека, которого вспоминал с неприязнью. Его первое впечатление от музыки Рихарда Штрауса было неблагоприятным.

Когда Шпицвег спросил Бюлова, как он расценивает некоторые фортепианные пьесы Штрауса, тот ответил: «Фортепианные пьесы Рихарда Штрауса мне совершенно не нравятся — они незрелы и написаны наспех. Не нахожу в них юношеской фантазии. Лахнер (мюнхенский дирижер, но очень посредственный композитор) в сравнении с ним — Шопен. На мой взгляд, мы имеем дело не с гением, а в лучшем случае с талантом, который идет по десять центов за дюжину (60 aufs Schok)».[42] Тем не менее, познакомившись с новой работой молодого человека, Бюлов изменил свое мнение. Штраус написал домой: «Бюлов исполнит мою серенаду!!!!» Четыре восклицательных знака свидетельствуют, что новость, которую он сообщал, была из ряда вон выходящей.

В ожидании, когда состоится исполнение его сочинения, Штраус однажды утром развернул газету и с изумлением прочитал, что другой, неизвестный дирижер, некий Бенжамин Билз, объявляет о премьере его «Серенады». Штраус был вне себя. Он ничего об этом не знал. Он немедленно пошел к своему импресарио Вольфу. Тот заверил Штрауса, что тоже ничего не знает и не давал Билзу рукописи. Штраус в ярости отправился на концерт. Предотвратить его он не мог. «Исполнение было очень плохим, слишком замедленным, в оркестре не было слаженности».[43] И все же произведение имело какой-то успех — но Штраусу это не доставило удовольствия. Он опасался, что Бюлов, услышав об этом, отменит в гневе свое исполнение.

Но, как оказалось, Бюлов «Серенаду» из программы не исключил. Концерт был перенесен на другой день, и дирижировал не Бюлов, а помощник дирижера Мейнингенского оркестра Франц Маннштед. Бюлов сидел в зале и выражал свое одобрение громкими аплодисментами. После концерта Штраус поблагодарил его и спросил, не мог бы он теперь показать ему новую увертюру и симфонию. Бюлов отклонил просьбу. У него не было времени. Нужно было готовиться к гастролям. Свою реакцию Штраус выразил так: «Если бы на моем месте был Брамс, Бюлов в три часа ночи выпил бы чашку черного кофе и принялся бы изучать партитуру».[44] Но возможно, в будущем, как надеялся Штраус, Бюлов и для него это сделает. Тем не менее он был, наверное, доволен достигнутым, потому что услышал не только свое сочинение в исполнении великолепного оркестра, но и добрые слова от Бюлова в адрес своего отца. К удивлению Рихарда, Бюлов помнил Франца как «прекрасного музыканта, чей инструмент обладал красивейшим звучанием. У него прекрасная фразировка и художественное чутье. Я многому у него научился. Напишите ему об этом».[45]

Встреча закончилась тем, что Бюлов заказал Штраусу написать сочинение специально для Мейнингенского оркестра. Штраус немедленно принялся за работу, и к лету у него была готова Сюита для ансамбля духовых инструментов си-бемоль-мажор (Соч. 4). Бюлов предложил изменить последовательность четырех частей сочинения, но в конечном итоге остался доволен. Он предложил также после репетиций в Мейнингене исполнить произведение в Мюнхене, куда на гастроли собирался оркестр. Более того, пожелал, чтобы на утреннем концерте перед приглашенной публикой молодой композитор сам встал за дирижерский пульт. Штраус охотно согласился, хотя еще никогда не держал в руках дирижерскую палочку. Спросил только, когда он сможет провести репетицию, и получил ошеломляющий ответ, что на гастролях у оркестра на репетиции времени нет. Отказаться от предложения Бюлова было немыслимо, и Штраусу ничего не оставалось, как только попытаться управлять оркестром или, по крайней мере, делать вид, что он им управляет. Это событие несколько поубавило у Штрауса самомнения, хотя бы ненадолго. Но худшее было еще впереди. Когда перед концертом Штраус зашел к Бюлову в отель, он сразу понял, что тот был в сквернейшем настроении. Пока они поднимались по лестнице концертного зала «Одеон», он поносил Мюнхен, уверяя, что у него еще не зажили раны, которые Мюнхен нанес ему и Вагнеру; ругал Перфаля, а «Одеон» назвал помесью церкви и биржи. Короче говоря, как вспоминал Штраус, «он был крайне неприятен, каким умел быть только он, когда злился».