Риф, или Там, где разбивается счастье - [95]

— Ты не в «Атеней» водил ее в тот вечер?

— Анна… Анна!

— Я хочу знать сейчас — знать все. Возможно, это поможет мне забыть. Следовало прежде заставить тебя рассказать. Куда бы мы ни пошли, мне кажется, что ты уже был там с нею… Я вижу вас вместе. Я хочу знать, как это началось, куда вы ходили, почему ты оставил ее… Не могу больше переносить эту неизвестность!

Она не знала, что вызвало эту вспышку, но уже почувствовала себя легче, свободнее, как будто рассеялись злые чары.

— Я хочу знать все, — повторила она. — Только так я смогу забыть.

Она замолчала; Дарроу стоял неподвижно, скрестив руки на груди, глаза опущены. Она ждала, не сводя с него глаз.

— Так ты расскажешь?

— Нет.

Кровь бросилась ей в лицо.

— Нет? Почему?

— Если я это сделаю, по-твоему, ты забудешь такое?

Она застонала и отвернулась.

— Ведь ты понимаешь, это невозможно, — продолжал он. — Я совершил отвратительную вещь, и ты во искупление просишь меня совершить другую, столь же отвратительную. Какое это даст тебе удовлетворение? После этого уже ничего не поправить.

Она положила локоть на каминную полку и уткнулась лицом в ладони. Казалось, она упускает последнюю надежду на счастье, но ничего не может сделать или придумать, чтобы спасти ее. Вспыхнула мысль: «Обрету ли я покой, если оставлю его?» — но, вспомнив безысходное отчаяние тех дней без него, Анна поняла, что и эта надежда напрасна. Слезы медленно сочились сквозь пальцы.

— Прощай! — услышала она его слова и шаги, удаляющиеся к двери.

Она было хотела поднять голову, но тяжесть отчаяния не позволила. Она сказала себе: «Это конец… он больше не сделает попытки…» — но пребывала все в том же экстатическом оцепенении, отрешенно следя за роковым ходом секунд. Затем путы, что сдерживали ее, как будто лопнули, она подняла голову и увидела, как он уходит.

«Но он мой… мой! Он не принадлежит никому больше!» Его лицо повернулось к ней, и выражение его глаз уничтожило все ее страхи. Она больше не понимала, что вызвало ее бессмысленный протест; и немыслимая сладость любви к нему вновь стала единственной реальной вещью на свете.

XXXIX

Наутро Анна проснулась с унизительным воспоминанием о предыдущем вечере.

Дарроу был прав, говоря, что их жертва никому не пойдет на пользу; и все же она, кажется, смутно понимала, что существуют вещи, не подлежащие испытанию по этому критерию. Она, во всяком случае, должна была — этого требовала гордость, и его, и ее собственная, — воздержаться от повторения подобных сцен; и усвоила, что это не в ее силах, пока они вместе. Однако, стоило ему предоставить ей возможность освободиться, все ее рассуждения улетучились и остался только слепой страх потерять его; и она увидела, что они двое глубинно и неразрешимо связаны, как деревья, чьи корни переплелись. Она долго раздумывала над своим положением, смутно сознавая, что для освобождения необходимо прибегнуть к внешней помощи. И постепенно решение, кто может ей помочь, созрело. Только Софи Вайнер могла спасти ее — только Софи Вайнер могла вернуть ей потерянный покой. Она отыщет ее и скажет, что рассталась с Дарроу, и потом пути назад не будет, и ей волей-неволей придется идти вперед одной.

Любое оправдание действия было как своего рода болеутоляющее, и она отправила служанку к чете Фарлоу с запиской, в которой просила узнать, не примет ли ее мисс Вайнер. Служанка долго не возвращалась, а когда наконец появилась, то принесла клочок бумаги с адресом и устное послание, что мисс Вайнер уехала два дня назад и находится сейчас у своей сестры в отеле поблизости от площади Звезды. Служанка добавила, что миссис Фарлоу под тем предлогом, будто планы мисс Вайнер все время меняются, сперва не хотела выдавать эти сведения; и Анна предположила, что девушка переехала из дома друзей и попросила их никому не сообщать новый адрес, дабы ее не нашел Оуэн. «Она полна веры в себя, а я нет», — размышляла Анна, и эта мысль послужила новым стимулом для действия.

Дарроу объявил, что заглянет к ней вскоре после ланча, а утро было уже в самом разгаре, так что Анна, все еще сомневаясь в своей стойкости, решила немедленно поехать по адресу, который дала миссис Фарлоу. По дороге она пыталась припомнить, что слышала о сестре Софи Вайнер, но, кроме восторженного рассказа девушки о том, какая прелесть эта неведомая Лаура, могла вспомнить лишь некие смутные намеки миссис Фарлоу на ее артистические способности и матримониальные неурядицы. Дарроу упоминал о ней, но лишь однажды и очень скупо — та, мол, проявляет, видимо, очень малый интерес к благополучию Софи и во всяком случае географически слишком далека от нее, чтобы оказывать какую-то практическую поддержку; и Анна размышляла, какое стечение обстоятельств свело сейчас сестер. Миссис Фарлоу говорила о ней как о знаменитости (в какой области, Анна не могла вспомнить); но у миссис Фарлоу знаменитостей был легион, а имя на клочке бумаги — миссис Мактарви-Бёрч — ни в малейшей мере не ассоциировалось у Анны со славой.

Ожидая в грязном вестибюле отеля «Чикаго», Анна ясно представила себе, что скажет Софи, — казалось, та уже стоит перед ней, — и душа ее упала с высоты своей смелости, когда долго отсутствовавший портье наконец вернулся с сообщением, что мисс Вайнер больше не проживает в отеле. Сомневаясь, что правильно его поняла, Анна спросила, не имеет ли тот в виду, что молодая дама отсутствует в данный момент; но портье ответил, что та съехала накануне. Иных сведений у него не было, и, поколебавшись секунду, Анна отправила его обратно, узнать, не сможет ли миссис Мактарви-Бёрч принять ее. Она подумала, что Софи, возможно, взяла с сестры слово не выдавать ее тайну, как и с миссис Фарлоу, и что личное обращение к миссис Бёрч способно дать не столь отрицательный результат.