Риф, или Там, где разбивается счастье - [91]

Она знала, что Дарроу продолжает молча смотреть на нее, но он не пошевелился и не сказал ни слова, пока она не достигла порога. Тогда он встретил ее там и заключил в объятия.

— Не сегодня… не говори мне сегодня! — прошептал он; и она отклонилась назад, закрыв на мгновенье глаза, а затем медленно открыла и утонула в потоке света, льющемся из его глаз.

XXXVII

На следующий день Анна и Дарроу сидели одни в купе парижского поезда.

Анна, когда они вошли в купе, села в дальнем углу и положила сумку на соседнее место. Внезапно решив проводить Дарроу до Парижа, она даже убедила его подождать следующего поезда, чтобы они могли поехать вдвоем. Ей так страстно хотелось быть с ним, что она испытала почти патологический страх, на миг потеряв его из виду, когда он выскочил из вагона и побежал по платформе назад, чтобы купить газету, — ибо ей показалось, что она больше никогда не увидит его, и ее охватила холодная дрожь, как в последнюю поездку в Париж, когда думала, что разлучена с ним навеки. И все же ей хотелось держаться от него подальше, в противоположном углу купе, и, когда поезд тронулся, она достала из сумки письма, которые прихватила с собой, выходя из дому, и принялась просматривать, чтобы спрятать от него глаза.

Теперь она принадлежала ему, была его на всю жизнь — уже не могло быть вопроса о том, чтобы посвятить себя благополучию Эффи или любому другому абстрактному понятию долга. Эффи, конечно, не пострадает; Анна заплатит за блаженство быть женой удвоенной материнской любовью. Совесть еще не успокоилась; но сейчас ее голос не слышен за ликующим гомоном счастья.

Просматривая письма, Анна чувствовала на себе взгляд Дарроу; под его воздействием она в конце концов подняла глаза и упилась страстной нежностью, лившейся из его глаз. Затем краска бросилась ей в лицо, и она вновь почувствовала желание защититься. Опять уткнулась в письма, и ее взгляд упал на конверт, подписанный рукой Оуэна.

Ее сердце тревожно забилось: она была в том состоянии, когда в простейших вещах ей виделась угроза. О чем Оуэн мог писать ей? Письмо было коротким и лишь извещало о том, что он намерен уехать в Испанию следующим вечером с компанией молодых соотечественников, обучающихся в Школе изящных искусств.

Первой мыслью было: «Значит, он не увиделся с ней!» — и в ее чувствах странным образом смешались унижение и облегчение. Девушка сдержала слово, определила линию поведения и следовала ей, Анне же не удалась такая попытка. Она не упрекала себя в неудаче, но предпочла бы, чтобы расхождение между тем, что она говорила Софи Вайнер и как повела себя потом, было меньше. Ее смутно раздражала уверенность девушки, что у той достанет сил следовать принятому решению…

Анна подняла глаза и увидела, что Дарроу углубился в газету. Он казался спокойным и уверенным, почти равнодушным к ее присутствию. «Неужели так скоро это превратится у него в привычку?» — спросила она себя в приступе ревности. Она сидела неподвижно, пристально глядя на него в попытке заставить почувствовать ее взгляд, как только что почувствовала его взгляд. Она удивилась и устыдилась, обнаружив нечто новое в своей любви к нему: своего рода недоверчивую деспотическую нежность, которая лишала душу покоя. Наконец он поднял глаза, его улыбка обволокла ее, и она всем своим существом почувствовала, что принадлежит ему, принадлежит всецело и безраздельно, так что бесполезно воображать для себя иную судьбу.

Чтобы успокоиться, она протянула ему письмо Оуэна. Он взял его, просмотрел, и его лицо стало серьезным. Она нервно ждала, когда он посмотрит на нее.

— План хороший; это лучшее, что могло случиться, — сказал он с едва заметной ноткой напряженности в голосе.

— Да, — поспешила она согласиться.

Она чувствовала легкое дуновение облегчения, передававшегося от одного к другому. Оба были рады, что Оуэн уезжает, что какое-то время он не будет стоять у них на пути; и ей казалось ужасным, что их счастье так сильно зависит от подобных невысказанных чувств…

— Я увижусь с ним сегодня вечером, — сказала она, чтобы Дарроу понял: она не боится встречи с пасынком.

— Да, конечно; наверное, он мог бы пообедать с тобой.

Его слова поразили ее странным непониманием. Дарроу предстояло встретить посла на вокзале, когда тот приедет, и, вероятно, провести с ним весь вечер, и его беспокоило, как Анна знала, что придется оставить ее одну. Но как он может таким беспечным тоном предлагать ей пообедать с Оуэном? Понизив голос, она сказала:

— Боюсь, он очень несчастен.

— Тем лучше, что он отправится в путешествие, — ответил Дарроу с едва заметным раздражением.

— Да… но разве ты не чувствуешь… — начала она, но не договорила.

Она знала, как он не любит попусту возвращаться к однажды уже решенному, но теперь к страху сделать или сказать что-то, что ему не нравится, добавилось новое инстинктивное подобострастие, против которого восставала ее гордость. «Он увидит эту перемену и потеряет ко мне интерес, как потерял к ней…» — сказала она себе, и на мгновение ей показалось, будто она переживает то, что до нее пережила Софи Вайнер.

Дарроу не попытался узнать, что она хотела сказать и недоговорила. Он вернул ей письмо Оуэна и вновь углубился в газету; и, когда спустя несколько минут оторвался от чтения, его ясное лицо и улыбка безоговорочно вернули ее к более веселым мыслям.