Риф, или Там, где разбивается счастье - [9]

— Это то, что вы должны увидеть, прежде чем станете на двадцать четыре часа старше!

Девушка увлеченно проследила за его жестом. Она окончательно проснулась, была бодра и оживленна, словно головокружительная уличная молва пьянила ее, как вино.

— Сердан? Это там она играет?

Девушка высунула голову из окна машины и вся напряглась, оглядываясь на священные врата. Когда такси пролетело мимо, она со вздохом удовлетворения рухнула обратно на сиденье.

— Восхитительно просто знать, что она там! Представьте, никогда не видела ее. Когда я была тут с Мейми Хоук, мы никуда не ходили, кроме мюзик-холлов, потому что я не понимала французского, а когда потом вернулась сюда, к дорогим моим Фарлоу, то не имела ни гроша и не могла позволить себе театр, да и они не могли; так что если только их друзья приглашали нас куда-нибудь — и один раз мы видели трагедию, написанную знакомой румынской дамой, а еще — «Друг Фриц»[3] в «Комеди Франсез».

Дарроу засмеялся:

— Теперь вы обязаны исправиться. «Головокружение» — превосходная пьеса, и Сердан в ней блистает. Вы должны пойти завтра вечером со мной посмотреть на нее — с друзьями, конечно… То есть, — добавил он, — если будет какая-либо возможность достать билеты.

Уличный фонарь осветил ее сияющее от радости лицо.

— Вы правда возьмете нас с собой? Как забавно — думать, что завтра уже наступило!

Было удивительно приятно иметь возможность доставить ей такое удовольствие. Дарроу не был богат, но с трудом мог представить себе ощущения людей с такими же, как у него, вкусами и тонко чувствующих, для которых вечер в театре означал бы непозволительную роскошь. В голове у него прозвучал ответ миссис Лит на вопрос, видела ли она эту пьесу. «Нет. Я, конечно, собиралась, но в Париже человек всегда невероятно занят. И по том, меня просто тошнит от Сердан — вечно тебя волокут посмотреть ее».

Таково было обычное отношение к подобным возможностям в обществе, в котором он вращался. Слишком они были многочисленны, что даже вызывало раздражение, заставляло ограждать себя от них! Он даже вспомнил, как удивлялся тогда, действительно ли истинно прекрасный вкус, вещь исключительная, способен притупиться вследствие привычки; действительно ли красота настолько быстро насыщает, что потребность в ней можно сохранить, только испытывая в ней нужду. Во всяком случае сейчас предоставлялась прекрасная возможность провести эксперимент с такого рода голодом: ему почти захотелось остаться в Париже достаточно долго, чтобы измерить, насколько восприимчива мисс Вайнер.

Она все не могла забыть о его обещании:

— О, это так прекрасно! Думаете, вы сможете достать билеты? — А потом, после паузы, наполненной бьющей через край признательностью: — Вы, наверное, сочтете меня отвратительной?.. Но что, если это для меня единственная возможность?.. Так если вы не сможете достать билеты на всех, то постарайтесь достать хотя бы для меня. В конце концов, Фарлоу, возможно, уже видели эту пьесу!

Он, разумеется, не считал ее отвратительной, а лишь еще более обаятельной в своей естественности, не стесняющейся показать откровенную жадность изголодавшейся юности.

— Вы так или иначе пойдете! — весело пообещал он, и она с довольным вздохом откинулась на спинку сиденья, а их такси катило по тускло освещенным улицам квартала за Сеной, где жили Фарлоу.

Эта короткая поездка вспомнилась ему на следующее утро, когда он отворил окно, впустив в номер ранний грохот Северного вокзала.

Девушка была тоже здесь, в соседнем номере. Это первое, о чем он подумал, едва проснувшись. Следом возникло облегчение оттого, что, благодаря неожиданному повороту событий, у него появилась обязанность. Осознать, пробудившись, необходимость действия, волей-неволей отложив бесплодные размышления о тайных обидах, — это вполне стоило благодарности, даже если легкое приключение, в которое он оказался втянут, не вызовет у него инстинктивного любопытства посмотреть, к чему оно приведет.

Когда он и его спутница вчера вечером подъехали к дверям дома Фарлоу на рю де ла Шез, они обнаружили, после неоднократных попыток взять его приступом, что Фарлоу больше там не живут. Те неделю назад покинули не только квартиру, но и Париж; а разрыв мисс Вайнер с миссис Мюррет был слишком стремительным, чтобы письмо и телеграмма успели застать американцев. Оба сообщения, несомненно, все еще лежали на полке в конуре консьержа; но ее хозяин, будучи вытащен из своей норы, мрачно отказывался позволить мисс Вайнер проверить это и только бросил, задобренный монетой Дарроу, что американцы уехали в Жуани.

Следовать за ними в тот поздний час было явно невозможно, и мисс Вайнер, расстроенная, но не обескураженная, просто согласилась с предложением Дарроу вернуться на остаток ночи в отель, в который он отправил свой багаж.

Поездка обратно в предрассветной тиши, в ночном блеске бульвара, блекнущем вокруг них, как обманчивые огни дворца чародея, произвела на нее такое впечатление, что она, казалось, забыла о собственном затруднительном положении. Дарроу подметил, что она не чувствует красоту и таинственность окружающего так же остро, как чувствует воздействие его человеческого содержания, все его скрытые эмоциональный и авантюрный смыслы. Когда они проезжали темную колоннаду «Комеди Франсез», отчужденного и похожего на храм в свете меркнущих фонарей, он почувствовал, как она сжала его руку, и услышал ее восклицание: «