Риф, или Там, где разбивается счастье - [2]

Дарроу часто спрашивал себя, что могло быть общего между мистером Литом и его женой. Теперь он пришел к заключению, что, по-видимому, ничего. В словах миссис Лит не проскальзывало даже намека на то, что муж не оправдал ее надежд; но само молчание на этот счет выдало ее. Она говорила о нем с бесстрастной серьезностью, словно тот был персонажем романа или исторической фигурой, и то, что она говорила, казалось заученным и самой ей слегка надоевшим от повторения. Это обстоятельство в огромной степени усилило впечатление Дарроу, что встреча с ним не оставила следа от лет, в которые они не виделись. Та, которая была уклончивой и неприступной, неожиданно стала общительной и доброй: открыла двери в свое прошлое и молчаливо предоставила ему делать выводы. Как результат, он попрощался с ней, чувствуя себя человеком выделенным, избранным, которому она доверила нечто дорогое. Она подарила ему свою радость от их встречи, откровенно предоставила ему возможность действовать, как он хотел, и искренность ее жеста удвоила прелесть этого дара.

Следующая их встреча укрепила и углубила это впечатление. Несколькими днями позже они увидели друг друга в старинном загородном особняке, полном книг и картин, расположенном среди мирного пейзажа Южной Англии. Присутствие множества гостей, бесцельно и возбужденно бродящих по дому, лишь помогло паре держаться обособленно и испытывать (по крайней мере в воображении молодого человека) еще более глубокое чувство общности; и эти дни были для них подобием музыкальной прелюдии, когда инструменты, негромко играя, как будто сдерживают предстоящий вал звука.

Миссис Лит в этот раз была благосклонна не менее, чем в прошлый, однако ухитрилась дать ему понять: то, что с неизбежностью наступит, наступит не слишком скоро. Не то чтобы она показывала какие-то колебания на сей счет, скорее как будто не хотела пропустить хотя бы единую стадию постепенного повторного расцвета их близости.

Дарроу со своей стороны был согласен не торопиться, если она того желала. Ему вспомнилось, как однажды в Америке, когда она была еще девочкой, он поехал погостить у них за городом; ее не было в доме, когда он приехал, и миссис Саммерс посоветовала поискать ее в саду. В саду Анны не было, он увидел ее за его пределами, приближающейся по длинной тенистой тропинке. Не убыстряя шага, она улыбнулась и сделала ему знак подождать; и, очарованный игрой света и тени на ней, любуясь тем, как она медленно подходила к нему, он повиновался и стоял, не двигаясь с места. И теперь ему чудилось, что она идет к нему через годы, а свет и тень того воспоминания и новых надежд играют на ней, и каждый шаг являет разнообразие грации. Она не колебалась, не уклонялась; он знал, что она подойдет прямо к нему, но что-то в ее глазах говорило «подожди», и он снова повиновался и ждал.

На четвертый день непредвиденное событие опрокинуло все его расчеты. Вынужденная вернуться в город по случаю прибытия в Англию матери мужа, она лишила Дарроу шанса, на который он рассчитывал, и теперь он ругал себя медлительным растяпой. Тем не менее его разочарование смягчалось уверенностью, что они снова будут вместе прежде, чем она уедет во Францию, и больше того, увидятся в Лондоне. Однако обстановка изменилась под влиянием обстоятельств. Он не мог сказать, что она избегала его или была хотя бы чуть менее рада видеть, но она была с головой погружена в семейные дела, и, как он считал, предалась им с несколько излишней готовностью.

Как Дарроу вскоре стало ясно, маркизе де Шантель была свойственна та же мягкая тирания, что и покойному мистеру Литу, — некое подобие показного самоуничижения, перед которым сдавались все окружающие. Возможно, тень присутствия этой дамы — вездесущая даже во время ее кратких исчезновений — подавляла миссис Лит, заставляла ее молчать. Кроме того, озабоченность миссис Лит вызывал пасынок, которого вскоре после окончания Гарварда спасли от бурной любовной истории и который наконец, через несколько месяцев угрюмого ничегонеделанья, уступил настоятельному совету мачехи пройти дополнительный годичный курс обучения в Оксфорде. Она раз или два ездила проведать его, остальные ее дни были до предела заняты семейными делами: поисками, как она выразилась, «платьиц и гувернантки» для своей маленькой дочки, которую оставила во Франции, а в свободные часы она сопровождала свекровь в долгих походах по магазинам. Тем не менее, когда ей удавалось ненадолго вырваться на волю, у Дарроу был неизменный час, чтобы почувствовать, что она наслаждается покоем под защитой его преданности, отрешившись от всех дел; и в последний вечер, в театре, между тенью маркизы и ни о чем не подозревавшего Оуэна, у них произошел почти решающий разговор.

Сейчас, сквозь вой ветра в ушах, Дарроу слышалось насмешливое эхо ее телеграммы: «Непредвиденные затруднения». Он понимал, что при такой жизни, как у миссис Лит, одновременно столь упорядоченной и столь открытой, ничтожный пустяк может представляться значительным «затруднением». Однако, даже с поправкой — настолько беспристрастной, насколько позволяло его душевное состояние, — на пребывание под одной крышей со свекровью постоянно, а с пасынком периодически, ее судьба подразумевала оказывать им сотни мелких услуг, обыкновенно несовместных со свободой вдовства, и даже при этом трудно было не думать, что исключительная изобретательность, порожденная подобными условиями, поможет ей найти выход. Нет, каким бы ни было ее «объяснение», оно в данном случае могло быть всего лишь отговоркой — если не склоняться к менее лестной альтернативе, что тут сгодилась бы любая причина, дабы отсрочить его приезд! Несомненно, если ее столь радостное узнавание означало то, что он предполагал, она не могла во второй раз за несколько недель с такой покорностью примириться с крахом их планов — крахом, который, учитывая его служебные обязанности, мог отсрочить возможность увидеться на долгие месяцы, и она это знала.