Ричард Львиное Сердце - [101]

Он трижды поклонился ей и удалился.

— Ну, вот что, мать! — обратилась тогда Жанна к старой дуэнье. — Сделай ты для меня, что я у тебя попрошу, да поскорей! Достань мне коричневой краски, чтобы окрасить мою кожу, какую-нибудь рваную юбку, такую же куртку, как носят женщины в Египте. Дай мне также денег, чтобы их поднять, и отпусти меня с миром.

Все так и было сделано. Жанна надела негодные лохмотья, которые едва прикрывали ей тело, окрасила свое прелестное личико в темную краску так же, как руки, грудь и шею, и вольно распустила волосы. Затем она пошла в путь-дорогу босиком, дрожа от холода, ведь уже третий месяц она ждала ребенка. Она направилась в Граи, прямо через пустынные болота.

Почти два года не видела она короля Ричарда. При мысли о свидании с ним и о нем самом, кровь кипела у нее на сердце, приливала ей к лицу и румянила его. Она не собиралась видеться с ним, если бы даже нашлась возможность: Жанна знала, до каких пределов у нее хватит мужества ему сопротивляться. Она решила, что спасет его, и тотчас же уедет. Вот как она сама с собой рассуждала, идя своей дорогой.

«Жанна, друг мой! Теперь ты — жена мудрого Старца, который к тебе ласков и возвысил тебя надо всеми прочими своими женами. Тебе не подобает иметь иных любовников. Только спаси его. Господи, Иисусе Христе! Спаси его, Владычица Мария!»

Это воззвание она все повторяла, как молитву, оно не сходило у нее с языка все время на пути в Грац. Только тогда прерывалось оно, когда лицо ее заливала краской мысль:

«Божье испытанье! Да неужели же до того дошло, что о таком великом государе приходится молиться, как о беспомощном монахе?!»

Тем не менее, она молилась чаще, чем краснела. Ничего-то она не боялась. Она ночевала в лесах, в коровьих хлевах, на хуторских дворах под скирдами; покупала себе на пропитание лишь самое необходимое и не привлекала ничьего внимания, но зато и не навлекала на себя никаких неприятностей, о которых стоило бы упоминать. На закате пятого дня своего странствия она завидела стены города, они поднимались в небеса над черными болотами. Над ними высились укрепления. Угасающим взором своим позолотило солнце еще раз церковный купол, вокруг вздымались чудовищные круглые башни в медных шапочках. Жанна насчитала на стенах еще семь башен — тяжеловесных широких крепостей с плоскими крышами, с огромными зубцами. На шесте неподвижными складками повисло большое знамя. Все это казалось огромной кучей, мрачной, уединенной, неведомой, закутанной в грозовые тучи.

Впрочем, Жанна сама была северянка, человек невпечатлительный. Для нее был привычной картиной, как простой шатер, этот серый небосклон, а также этот простор болотистых равнин, эти кучи камней, одна как другая. Но при мысли, что ее Ричард здесь, в нескольких верстах от нее, сердце ее горячо забилось. Ее единственной заботой стало — как разыскать его в таком большом городе?

Когда она добралась до Граца, уже совсем стемнело, и караульные собирались запирать ворота. Она им не мешала. Она заметила, что у ворот стоят ларьки, шалаши и даже маленькая церковь. В ней-то Жанна провела всю ночь, съежившись в комочек, в уголке, у алтаря.

В Штирии заря встает лениво. Жанна проснулась и еще в сумерках вышла, крадучись, из церкви, грызя корку хлеба. Весь пригород еще спал мертвым сном. Легкий ветерок шелестел в тополях и дул на поверхность городского пруда, нагоняя на нее морщины. Жанна обошла кругом городские стены, вглядываясь в их ободранные края, в огромные обветшалые башни, в аистов на крутых крышах.

— О, Боже мой. Господи! — взмолилась она. — Там, в мучениях, лежит мой любимец, король!

Резкий утренний ветерок стал свежее. Облака понеслись на запад, оставляя за собой небо чистое, свободное. С востока вдруг явилось красное солнце и зажгло целое зарево на вершине купола святого Спасителя. Вдруг из высокого окна угрюмой башни донесся мужской голос — звонкий, могучий, вздрагивающий на высоких нотах. Жанна схватилась за грудь, заслышав слова:

О, светлое время струится.

Радость опять загорится!

Всем покажет царица,

Как пылко ее сердце.

Солнце зажгло ее высоко поднятое лицо, заблестело в ее влажных глазах, заалело на ее губках, творящих молитву.

Теперь ей было ясно, что оставалось делать. Она не смела пробраться в башню: это открыло бы ему, что она тут. Но у нее не хватит сил и отойти. Нет, она должна выждать, какое действие произведет письмо ее повелителя, должна повидать посланного с письмом. Она будет выжидать здесь, у подножия башни, ступая по плитам, поддерживающим башни, по которым ступает Ричард.

Жанна так и сделала. Скорчившись, сидела она у стены на голой земле, и только каменные быки башен защищали ее с двух сторон от сырости и ветра. Пищу она скупо покупала себе в ларьках у городских ворот, а порой питалась только подаянием. Горожане Граца, довольно бестолковые, крикливые малые, предполагали, что это — отшельница, блаженная или просто несчастная. Они заключили, что она не их земли: ведь волосы у нее были словно посыпаны золотом, как у ломбардок, а глаза — зеленые. Ее лицо с пытливым взглядом загорело, как у венгерца. Народ думал, что она ворожит своими длинными пальцами. На этом основании ее сначала гнали назад, в болота, но она возвращалась на свое место и считала, что день не потерян, если по звучному пению Ричарда она знала, что он еще жив. Его песни еще больше говорили ее серну: они твердили о любви; и если в них не упоминалось ее имени, зато ее образ был в них неизменно. Голос, конечно, его: кто же может петь так хорошо? А по высоте и звучности этого голоса она знала, когда он думает о ней и когда — нет. Большей частью он пел все утро напролет, с той самой минуты, когда солнце било в его окно. Из этого она вывела, что он плохо спал. С полудня не было слышно ни звука: наверно он спал все это время. Вечером он снова пел, но порывисто и не так живо. Больше всего пел Ричард ночью, если была луна, и засыпал с последними звуками Li dous consire — своей любимой песни, которую он сам сложил для нее и о ней.