Риббентроп. Дипломат от фюрера - [157]

Заточение в Мондорфе теперь казалось курортом. Неудивительно, что в таких условиях Риббентроп выглядел старше своих лет, был подвержен постоянным депрессиям, невралгиям и головным болям, чурался людей, недостаточно следил за своей внешностью (на процессе переводчик Шмидт с трудом узнал его) и порядком в камере, на полу которой постоянно валялись исписанные листы бумаги. Келли сделал вывод: «Он лишился эмоциональной поддержки. Он не мог общаться с женой, а фюрер умер»^{6}. Тюремные психиатры исследовали интеллектуальный уровень (IQ) подсудимых. «Отребье человечества» показало неплохие результаты: у Риббентропа — среднестатистические 129 пунктов, но Гилберт вынес вердикт: «Амбициозный эготист[95] и оппортунист, принесший в жертву все нравственные колебания неистребимой жажде к самовозвеличению»^{7}.

2

Международный военный трибунал — задуманный как суд народов, которому предстояло вынести вердикт истории, — открылся в Нюрнберге 20 ноября 1945 года. Это было беспрецедентное событие в мировой истории с юридической, политической и информационной точки зрения.

Список подсудимых был обнародован еще 29 августа. 19 октября им вручили обвинительное заключение. Риббентропу инкриминировались: заговор против мира (новое слово в международном праве, где раньше такой нормы не существовало); преступления против мира, то есть «планирование и ведение агрессивных войн»; военные преступления, то есть нарушения обычаев войны; преступления против человечества, прежде всего в отношении гражданского населения. «Что я должен делать? Помогите мне, герр майор», — растерянно сказал он британскому майору Эйри Ниви, получив текст, в котором числился четвертым в списке главных военных преступников после Геринга, Гесса и Лея (25 октября Лей повесился в камере, и Риббентроп стал третьим). По просьбе Ниви его защиту взял на себя доктор Фриц Заутер — адвокат Бальдура фон Шираха, но после Нового года они расстались, и Риббентропа защищал доктор Мартин Хорн^{8}. Бывший рейхсминистр потребовал вызвать в качестве свидетелей Черчилля, герцога Виндзорского, лордов Ванситтарта, Бивербрука, Дерби и Кемсли, а также леди Астор, но судьи подняли его на смех.

С одной стороны, Риббентроп занимал одно из важнейших мест на скамье подсудимых и был среди первых кандидатов на виселицу. «Я был министром иностранных дел Адольфа Гитлера, и политика требует осудить меня за это», — написал он жене после оглашения приговора^{9}. С другой — за ним просто по должности не числилось преступлений, могущих стать сенсацией. Прокуроров и адвокатов, психиатров и тюремщиков удивляло, что он фактически не пытался защищаться. «Я делал то, что Гитлер говорил мне… Когда Гитлер велел сделать то-то, все просто шли и делали»^{10}.

Риббентроп продолжал молчать о секретных протоколах в надежде на снисхождение хотя бы одной стороны. Лишь после того как Фридрих Гаус, испуганный перспективой попасть на Лубянку, дал подробные показания (еще раньше, но не так обстоятельно это сделал переводчик Шмидт), а адвокат Гесса доктор Зайдль начал допрашивать Риббентропа о протоколах, он что-то промямлил, но советский обвинитель Роман Руденко сразу же попытался оборвать неприятный разговор.

Страны-победительницы договорились не допускать обсуждения болезненных для себя вопросов и дали соответствующие указания судьям, но полного единства между ними все же не было, и отдельные неприятные сюжеты на процессе все-таки фигурировали. Много лет спустя Дельфин Дебене, помощник главного обвинителя от Франции, говорил М. Блоку, что советская сторона вообще рассматривала возможность отвода бывшего имперского министра иностранных дел от главного процесса, дабы он не сказал лишнего^{11}. Проверить это утверждение пока не удалось, впрочем, англичане и американцы вряд ли упустили бы такую добычу, причем легкую, учитывая его психологическое состояние.

Слушание дела Риббентропа должно было начаться 26 марта 1946 года, но он сказался больным. Адвокат сообщил о «вазомоторных нарушениях речи» у своего клиента, который находился в состоянии нервного кризиса, но сделал от его имени краткое заявление: «Как Имперский министр иностранных дел я был обязан проводить в жизнь внешнеполитические директивы и указания Адольфа Гитлера. За предпринятые при этом лично мною внешнеполитические действия я несу полную ответственность»^{12}.

Допрос свидетелей пришлось начать в его отсутствие^{13}. Первым оказался бывший статс-секретарь МИДа барон Густав Адольф фон Штеенграхт ван Мойланд, сам в то время находившийся под следствием. Он утверждал, что шеф не имел никакой реальной власти и влияния на Гитлера, не участвовал в принятии решений, а только слепо исполнял приказы, не был типичным нацистом и не разбирался в партийной догматике, противился нападению на Советский Союз и репрессиям против церкви, евреев и военнопленных, а также находился в наихудших отношениях с Гиммлером, Геббельсом и Борманом. Штеенграхт одним из немногих рискнул выступить в защиту своего шефа, но в силу незначительности собственного положения на протяжении большей части службы его показания не прозвучали достаточно весомо. Недовольство многих подсудимых, включая самого Риббентропа, вызвали выпады против Гитлера, на которого он попытался переложить основную ответственность. Британского обвинителя интересовало отношение рейхсминистра к церковной политике нацистов, американского — определение «типичный нацист», советского — кто еще пытался влиять на внешнюю политику рейха.