Риббентроп. Дипломат от фюрера - [154]

Хессе отправился в Швецию 17 февраля, встретившись перед отъездом с Клейстом, который пытался запускать пробные шары на советском направлении. Почти месяц в Стокгольме прошел в переговорах с банкирами, сионистами и политиками, не слишком доверявшими гостю. 13 марта Риббентроп принял его для доклада — рейхсминистр лежал больной, в темных очках, в комнате с занавешенными окнами. «Можете ничего не говорить, — произнес он еле слышным голосом. — Я знаю, что всё впустую… Наши враги хотят полностью уничтожить Германию. Поэтому они отвергают любую возможность переговоров, которые могут спасти немецкие жизни. Шведы явно переметнулись в западный лагерь и тоже хотят нашей смерти». Предположив, что депрессия шефа вызвана его докладами, Хессе пояснил, что не всё решался доверить бумаге, и Риббентроп заметно оживился. Под конец разговора он уже был бодр и энергичен, жадно выпытывая мельчайшие подробности.

Через три дня рейхсминистр снова вызвал Хессе и предложил ему вернуться в Стокгольм для установления контактов с… Коллонтай, иронически добавив: «Если хотите, можете вести переговоры и с вашими дорогими западниками, но только в строжайшей тайне». В тот же день он собрал у себя Хессе, Гауса, Хильгера и советника миссии в Швеции Вернера Данкворта, чтобы обсудить, как лучше подобраться к русским. Хессе удивился, что предназначенные ему инструкции не отличались от прежних: Германия предлагала СССР то же самое, что готова была предложить Западу. Риббентроп рассыпался в похвалах русским, «как будто он был советским послом, которому надо убедить национал-социалиста, что Сталин — святой, а большевики — ангелы».

Беседа продолжалась допоздна, пока в час ночи не зазвонил телефон. Риббентроп поднял трубку, через несколько секунд побелел как мел и тихо произнес: «Повторите!», затем сухо поблагодарил и повесил трубку. Звонил Хевель: Гитлер запретил любые переговоры. Под музыку Вагнера он весь вечер изучал предложения и в итоге заявил: «Мы погибнем в битве с большевизмом, но никогда не будем договариваться с ним». Рейхсминистр подавленно сказал собравшимся, что это — самое большое разочарование в его жизни, и приказал хранить услышанное в строжайшей тайне. Днем позже он обсуждал с Хессе другой план — выдать шведам интернированных французских политиков Эдуара Эррио, Леона Блюма и Венсана Ориоля и договорился об этом с Гиммлером, но утечка информации в стокгольмскую прессу сорвала сделку. Взбешенный Риббентроп снова и снова посылал за своим экспертом, требуя придумать успешный план, а в итоге выгнал его со словами, что тот уволен^{43}. Окончательную потерю им чувства реальности засвидетельствовал Анфузо. Во время их последней встречи на Вильгельмштрассе 24 марта рейхсминистр сказал ему: «Мы никогда не проиграем войну»^{44}.

К началу апреля относится рассказ Хильгера — еще одного несостоявшегося гонца к русским о том, как больной Риббентроп сказал ему: «Хочу спросить вас кое о чем и хочу, чтобы вы ответили с полной искренностью. Будет ли Сталин когда-нибудь готов вести переговоры с нами?» «Герр рейхсминистр, — ответил лучший знаток Советского Союза на Вильгельмштрассе, — не знаю, действительно ли вы хотите спросить меня об этом; если я честно отвечу вам то, что думаю, это вам не понравится». «Я всегда хотел от вас полной искренности», — перебил его рейхсминистр. «Хорошо, если вы настаиваете, вот мой ответ. Пока в Германии у руля стоит нынешнее правительство, нет ни малейшего шанса, что Сталину снова придет в голову вести с нами переговоры». Лицо Риббентропа налилось кровью, но в это время в дверях комнаты показалась голова фрау Аннелиз: «Вставай, Иоахим, пойдем в убежище. Ожидается большой налет на Берлин»^{45}.

Вскоре после этого Риббентроп отправился… на Восточный фронт (агентство «Ассошиэйтед Пресс» 10 апреля распространило его фотографию в окопе, полученную из Стокгольма). Слово его сыну: «У Киница на Одере в 1945 году должен был находиться русский плацдарм. Отец, неоднократно вместе с оберстом [полковником. — В. М.] фон Гельдерном[93] посещавший фронт — до которого от Берлина было уже меньше часа на машине, — принял участие в атаке, которая должна была ликвидировать плацдарм. Как предполагал Гельдерн, вероятно, в надежде погибнуть! Он пишет, что какой-то пехотинец в последний момент предупредил его и отца, что их автомобиль стоит прямо напротив позиции русской противотанковой пушки. Тогда он, Гельдерн, заявил отцу, что они „со скоростью 80 километров в час едут в Россию“ и что он не может взять на себя ответственность за то, что министр иностранных дел попадет в русский плен. На это отец, смеясь, заметил, что в данном случае Гельдерн обязан его тогда пристрелить! Он неоднократно ездил вместе с оберстом фон Гельдерном к войскам на фронт на Одере, знакомясь с обстановкой на передовой. Рассказ оберста недвусмысленно опровергает выдвинутое после войны утверждение — в дополнение ко всем приписываемым отцу негативным качествам — что министр иностранных дел был трусом»^{46}.

Тринадцатого апреля 1945 года Риббентроп велел эвакуировать персонал министерства в Фушль, а иностранных дипломатов в Бад-Гаштейн. По приказу Гитлера была создана «Альпийская крепость» с центром в Оберзальцберге, но сам фюрер отказался покинуть окруженный Берлин, несмотря на уговоры приближенных, включая самого Риббентропа