Резиновое солнышко, пластмассовые тучки - [15]

— Слышали прикол, да? — спросил Игорек.

— Какой именно? — полюбопытствовал Сом.

— Вы что, ничего не слышали? Ты должна знать, — заявил он Юле. — Это в твоем классе было. На третьем уроке. Про Жирка и Кузю.

— Я не была на уроках, — отозвалась Юля брезгливо.

Игорек ее раздражал. Розовые очки и облегающая одежда делали его похожим на педераста. Она знала такой тип людей: чем больше они стараются выделиться, тем более серыми становятся. Игорек предпочитал все модное — в музыке, одежде, кино — поэтому никаких собственных предпочтений у него не было. Он отчаянно пытался заинтересовать собой хоть кого-то, он приставал к людям, что-то им рассказывал, громко смеялся, и чем больше он старался, тем меньше у него получалось. Его воспринимали все меньше. Он говорил громче всех, но никто его не слышал. Его не презирали и не уважали; его просто не замечали — настоящая трагедия для человека, который делает все, чтобы его заметили. Вся его личность, думала Юля, это несколько глянцевых страниц дешевого молодежного журнала. Там даже нет букв, только постеры.

— Короче, прикол, — рассказывал Игорек. — Идет урок в вашем классе (он кивнул на Юлю). Училка что-то чешет, все втыкают. И тут заходит Жирок… ну Сиська… хачик этот из седьмого «Д». А в руках у него кирпич. Прикиньте, да, просто заходит в чужой класс, без стука, посреди урока, с булыжником в руке… Охуеть можно, да?

— Ну и? — спросил Сом равнодушно.

— Дальше самое интересное. Подходит он с этим кирпичом к Кузиной парте… все, понятно, в шоке, Кузя тоже… подходит, размахивается и швыряет кирпич Кузе прямо в голову… при училке, при всех… Прикиньте, да?

— И что, попал? — поинтересовалась Юля, чуть оживившись.

— Вообще, Кузе повезло. Промазал. Только децул зацепило — и то осколком. Царапина. Все сейчас только об этом и говорят. Сиська сейчас у этого психолога нового, говорят его на дурку заберут. Кузя обещал его отпиздить, как только увидит, хотя с другой стороны оно и опасно — с психом связываться… — Игорек допил свой чай. — Ну и ладно, я пойду. Урок скоро начинается. Идешь? — спросил он у Сома.

Сом лениво поднялся.

— Пока, — сказал он Юле.

— Пока, — ответила Юля.

Они ушли. Юля не смотрела им вслед.

Столовая медленно пустела. Винни-Пух с директором давно ушли. Слышались голоса и гулкие удары игральных фишек о бетонный пол. Худенькая повариха сосредоточено курила в открытое окно — ее исполосованное морщинами лицо напоминало дорожный атлас. С улицы гудели голуби.

Юля поднялась, все еще думая о поступке этого паренька… как же его… Горик, что ли? Или Нурик? Нет, кажется, Горик. Видно, Кузя его действительно достал. А может, парень и правда сдвинутый? Юля попыталась вспомнить этого Горика: толстый, потный, воняющий… Смуглое лоснящееся лицо… Словом, еще один изгой. Козел отпущения. Или все не так просто? Почему он сделал это при всех, на уроке? Интересно… Раньше она как-то не обращала на него внимания… ну ходит такое чучело, все время молчит… А теперь интересно… Может этот тот, кто нужен? Может, им стоит заняться?

Она вышла из столовой и направилась к своему классу. На уроки идти не хотелось, но нужно было забрать свой рюкзак. Желательно до прихода учителя. Ведьма выгнала Юлю в самом начале первого урока, и вот уже третий урок подряд Юля бесцельно слонялась по школе, а рюкзак оставался в классе.

Куда бы сейчас пойти, размышляла Юля. Домой? Там мать. Опять начнется… К брату? Она вспомнила свой последний визит к сводному брату: загаженная квартира, минимум мебели и сам Славик на диване — бледный, похожий на ветвистый обломок сухой березы. На лысом белом черепе — ярко-алые, словно накрашенные, губы, огромные черные зрачки и выпирающие скулы. Щетина. Кругом мусор: банки из-под пива, какие-то бумажки, пепельницы, до хрена пепельниц, и, тем не менее, окурки и пепел по всему дому. Везде вонь: в комнатах воняет лекарствами, немытым телом, лежалой одеждой и продуктами; в туалете воняет аммиаком; в кухне — газом; везде — вонь. И жена — когда-то красивая девушка (Юля видела их со Славой фотографии), за два года совместной жизни превратилась в руину. С нее можно соскребать плесень. Юлю всегда интересовало: что вот уже два года держит эту женщину рядом с опийным наркоманом? Ведь сама-то она не колется… вроде бы… Раньше в Славике было что-то, что удерживало женщин. Раньше в нем было все. А сейчас? Неужели память о живом так сильна, что даже его труп встречается с любовью?

В пятнадцать лет Славик убежал из дому. Он был хиппи: волосы по пояс, руки по локти в бисере. Объездил автостопом весь Советский Союз, знал все главные трассы, как свои фенечки, по полгода жил на чужих квартирах в разных городах: сегодня Кишинев, завтра — Иркутск, послезавтра — Алма-Ата… В хипповских коммунах пристрастился к наркотикам, перепробовал наверное все. Начал с анаши и циклодола, дальше: винт и черный. По возможности баловался кокаином, героином, ЛСД. Пробовал соскочить с одного наркотика при помощи другого. К двадцати шести годам Слава уже мало напоминал человека. Юля сомневалась, что он протянет хотя бы до тридцати.

Юля зашла в класс. Учителя еще не было. Все суетились и шумели. Возле доски стоял огромный Кузя и, громко матерясь, показывал всем пластырь за ухом. Кузя, благодаря Горику, стал вторым героем дня, и класс бегал за ним, как племя за шаманом. На Юлю не обратили внимания; она взяла рюкзак и вышла. Прозвенел звонок.