Резиновое солнышко, пластмассовые тучки - [13]

— Эй! — позвала она вдруг.

Генка остановился. У нее был хрипловатый голос. Что ей от меня надо, подумал Генка тревожно.

— Я? — тихо спросил он.

— Ну не я же. Подойди сюда.

— Я на урок спешу.

— Чего туда спешить? Он кончается через пять минут.

Генка стоял в нерешительности.

— Да подойди, чего ты стремаешься? Я не кусаюсь.

Гена почувствовал знакомый холод в груди. Может, она что-то спросить хочет. Какой сейчас урок или что-то в этом роде.

Он медленно подошел к окну и, стесняясь надеть очки, некоторое время близоруко вглядывался в девочку. Генку поразила ее обувь. Это были не туфли на каблуках, как обычно носят девочки, а военного типа ботинки. Эти армейские ботинки смотрелись на ней, маленькой и хрупкой, даже естественней, чем на каком-нибудь накачанном двухметровом десантнике.

— Что? — спросил Гена, подходя.

— Падай, — она указала на место на подоконнике, рядом с собой.

Не зная, что говорят или делают в таких случаях, Гена просто послушался и сел рядом с ней. Она подняла на Генку большие гуманоидные глаза цвета кофе и стала изучать его внешность. Стало жутковато. Чего ж тебе надо, подумал Гена.

— Ты из восьмого «А»? — спросила она.

— Ага.

Ее лицо было настолько необычным, что оно не приходило по общепринятым эталонам красоты ни как не красивое, ни как уродливое. Черты лица были удивительно правильными и тонкими, но под глазами темнели четко различимые круги. Она была похожа на человека, сжираемого изнутри некой мучительной и безнадежно смертельной болезнью. Жуткое лицо. Она словно была не отсюда.

Она молчала и это давило. Генка сглотнул и выдавил из себя:

— А ты из какого класса?

— Из «Бэ».

Вдохновленный ответом, Генка продолжил:

— А почему ты не на уроке?

— Меня выгнали, — она улыбнулась, и ему сразу стало легче, — я физичку сукой назвала.

— Кого? Ведьму?!

— Ну да.

— Ну ты даешь! Ведьму — сукой! Зачем?

— Потому, что она сука.

Генка был настолько ошарашен бесспорной логикой ответа, что не нашелся, что сказать.

— Меня Юлей зовут, — сказала она наконец.

— Гена, — ответил он, поражаясь, насколько легко ему удалось это знакомство.

Они помолчали. Она о чем-то думала, а он скользил краем глаза по бугоркам груди под ее свитером.

— Пошли покурим, — предложил она. — Все равно сейчас звонок будет.

— Я не курю, — виновато сообщил Гена.

— Плевать. Рядом посидишь. А то мне скучно. А ты, вроде, один из немногих, с кем тут можно поговорить.

Она улыбнулась ему, а он испытал кайф. Невидимая могучая рука вдруг вытащила его из говна и поставила его вровень с нормальными людьми с которыми общаются девчонки. Они спрыгнули с подоконника и направились к выходу из школы.

— А хочешь, я тебя курить научу? — предложила она.

— Хочу.

Они выглядели, наверное, довольно комично: он — высокий и некрасивый; она — невысокая и симпатичная, но Гена этого не замечал. Он даже забыл о своей уродливости. Он не знал, что хрупкие большеглазые брюнетки — самые опасные существа на свете. Они ничего не делают просто так.

2. Этот полуразрушенный павильон отличался от других полуразрушенных павильонов тем, что на нем было крупно выведено слово «SEPULTURA». Чуть правее и ниже чернела надпись «ONYX».

Отсюда не было видно школу; ее скрывал угол заброшенного детсада. Почти все окна в нем были разбиты; вместо добрых воспитательниц в белых халатах, в битых окнах иногда виднелись желтые листья, кружившие в пустоте коридоров беззвучные осенние вальсы. Дырявое, как сито, здание с заколоченными крестом проходами, насквозь простреливалось всеми ветрами. Стремные кабинеты верхних этажей облюбовали птицы, по периметру детсада несли свой бесконечный караул черные и хмурые тополя — часовые.

Еще из павильона виднелись ржавые горки и скрипящие качели. Когда-то здесь шумели дети; сейчас на них катался лишь ветер. Чуть дальше просматривался толстый бетонный забор, отделявший еще агонизирующую школу от безнадежно мертвого детсада. Юля тупо смотрела на нарисованного на заборе Боба Марли. Впрочем, это мог быть и не Боб Марли, а просто абстрактный растаман с дрэдами. Черный растаман счастливо улыбался, но, все же, казался грустным. Его лицо было зачеркнуто огромной черной свастикой.

Чуть слышно прозвенел звонок. Где-то вдали. На урок.

— Ну, я пойду… — робко пропищал Гена. От выкуренной сигареты он выглядел слегка зеленоватым, но чрезвычайно гордым.

— Иди, — сказала Юля равнодушно. Ее взгляд приковала огромная разлапистая груша у забора. Примечательное дерево. На нем когда-то повесился девятиклассник Валера Козлов. Он специально выбрал это место, чтобы его заметили с окон школы. Привязал веревку к одной из самых верхних веток.

— Мы… еще увидимся? — спросил Генка. Юля видела, как трудно ему дался этот вопрос, как он выпихивал языком каждое слово.

— Наверно… — он был таким смешным, но она знала, что смеяться нельзя.

— Может… завтра?..

— Я тебя найду.

Он кивнул, прошел несколько шагов, но остановился.

— А ты… это… на урок не идешь? — спросил он.

— Нет.

— А… — он помолчал, — ну ладно…

— Пока…

Он ушел и Юля лениво проводила его взглядом. Какой урод, подумала она. Хотя если б не эти прыщи, кто знает… Наверное, он все-таки слишком труслив… Хотя, может, это как раз то, что надо. Сильным и смелым всегда есть, что терять, а этому терять нечего. Когда он испугается — он побежит, и тут лишь надо сделать, чтобы он побежал не назад, а вперед. Не от, а на. А это не так уж сложно. Солдата гонит на вражеские пулеметы не патриотизм, не ярость и даже не приказ. Его гонит туда страх. Страх заставляет его бежать.