Резиновое солнышко, пластмассовые тучки - [12]

Генка был искренне благодарен Винни-Пуху просто за то, что тот, такой вот, существует. Гена находил в Винни-Пухе оправдание своей слабости — если уж такого здорового физрука все презирают и издеваются над ним, как хотят, то чего тут говорить о нем, Генке, овечке среди волков? А ведь над Винни-Пухом действительно не стебался только ленивый. Друг, например, иногда открыто называл педагога на «ты», а Мамай сочинял про учителя похабные песенки и распевал их на уроке.

Две физкультуры пролетели для Генки относительно спокойно. Сначала все сдавали прыжки в длину, и Генка сдал зачет без проблем. Он от природы быстро бегал и отлично прыгал. В тот раз, когда он ходил, это спасло ему жизнь. Потом Винни-Пух отпустил парней играть в футбол, а сам стал принимать зачеты у девочек. Гена в футбол не играл; его если и звали в команду, то только чтобы поиздеваться. Он просто сидел на заборчике у стадиона и наблюдал за играющими, пребывая в блаженном покое — пока они заняты игрой, его никто не заметит.

Самое главное произошло на следующем уроке — на истории.

Еще на физкультуре Гене захотелось по маленькому, но он как-то не придал этому значения и забыл сходить в туалет на переменке. Теперь же мочевой пузырь переполнился, и Генка тихо страдал, елозя на своем месте, как на электрическом стуле. До конца урока оставалось тридцать пять минут.

Где-то на тридцатой минуте урока страдания стали невыносимыми. Он решился попроситься выйти из класса. Если бы сейчас была не история, а физика, Генка предпочел бы молча умереть от разрыва мочевого пузыря — Ведьма умела превратить физиологическую потребность в народно-развлекательную комедию с Геной в главной роли. Ведьма бы не только его не выпустила, она бы привлекла к нему внимание, его бы заметили и, как обычно, опустили ниже плинтуса. Но сейчас была Анастасия Андреевна, в отличии от Ведьмы homo sapience, поэтому Генку выпустили из класса без шума и как-то даже без обычных в таких случаях шуточек.

Второй этаж, на котором находился кабинет истории, сильно походил на оранжерею. После ремонта обширную его часть оградили большими серыми камнями, засыпали черноземом и усеяли какой-то флорой. Благодарные школьники время от времени начисто вытаптывали всю эту растительность, выливали в чернозем грязную воду после мытья полов, а безбашенный Друг однажды туда помочился. Тот же Друг пообещал когда-то засеять эту оранжерею коноплей, но позже высказал опасения, что администрация школы соберет урожай раньше него. И директор, закрывшись в кабинете с завучем и Винни-Пухом, будут долго и заразительно хохотать над чем-то, им одним понятным.

Генка вышел из кабинета и, уперевшись взглядом в неожиданное черное пятно, расплывающееся над серым камнем оранжереи, вздрогнул и чуть не обмочился. Почему-то ему стало очень страшно. Сначала он подумал, что его глючит, но вскоре понял, что это просто шутит его больное зрение. Он протер очки краем свитера, потом протер глаза и взглянул на пятно еще раз.

На сером камне сидела, закинув ногу на ногу, незнакомая девчонка, одетая в черное и в упор смотрела на Генку. Едва заметив ее прямой взгляд, Гена налился краской, отвернулся и поспешил к ступенькам. Он даже толком ее не разглядел. Вроде бы она невысокая и какая-то хрупкая. Одета она в длинную юбку с разрезом и свитер; и были, кажется, колготки на ногах — черные, как и остальная одежда. Генка тут же вспомнил Сомова. Почему же она не на уроке, подумал Гена, урок ведь идет…

В туалете он долго, апатично мочился. Когда он наткнулся, как на грабли, на свое отражение в заляпанном краской зеркале, то почувствовал смертельную тоску. Он вспомнил ту девчонку в черном, кажется, очень даже симпатичную. Что она думала, глядя на него? То же, что думает он сам, глядя в зеркало: вот урод. Прыщавый, длиннющий, с бегающим взглядом, к тому же в очках, пусть небольших и стильных, не таких, как когда-то, но все же. У меня никогда не будет девушки, подумал Гена. Даже если какая-нибудь и заговорит со мной из жалости, меня заклинит так, что я не смогу ей ответить. Я умру девственником. Ему стало так себя жаль, что он разрыдался. Из этого порочного круга просто не существует выхода: ну как не презирать того, кто сам себя презирает? А как не презирать себя, когда тебя презирают другие? Вот если бы я умер, подумал Гена, если бы я покончил с собой у них на глазах, вот тогда бы они поняли… вот тогда б им стало мерзко и стыдно. Пару минут Гена наслаждался этой пьянящей мыслью, а потом вспомнил о Валере Козлове… и стало ясно, что ни фига бы они не поняли. И ни фига бы не стало им стыдно. Они бы просто забыли и вспоминали лишь иногда, чтобы покрутить у виска и глубокомысленно произнести: «Да он всегда был немного ебанутым…»

Гена спрятал очки в карман и, хорошенько умыв лицо, вышел из туалета. Не успев пройти и двух метров, он снова наткнулся на ту хрупкую девчонку в черном и вздрогнул вторично. Она сидела на подоконнике и смотрела на него в упор. Она меня преследует, подумал Гена с паникой. Хотелось убежать, но куда? Не назад же, в сортир. Помешкав немного, Генка направился к лестнице, как и намеревался. Ему почему-то стало стыдно, что незнакомая девушка застала его выходящим из туалета.