Резидент - [32]

«О чем это все? — думает она. — Кто все эти — Брест, Адлер, Спиридонова? Разве на сегодняшнем празднике могут быть недовольные? И какой плакат там вырывают из рук?»

Перед той колонной было полотнище: «Партия левых социал-революционеров», — но вырывали не это, а другое, на котором было написано: «Долой соглашательскую политику с империалистами!»

В людскую массу протискивается грузовой автомобиль, обтянутый красной материей. Какой-то человек кричит с него:

— Эй, что вы творите! Спешите на площадь! Оставьте в покое товарищей левых эсеров со всеми их лозунгами!

С автомобиля в колонны вихрем летят листовки.

Мария покидает ряды: надо выполнять поручение Ельцина.

Улицу, указанную на пакете, она нашла быстро и удивилась: здесь стояли ветхие деревянные домики, мостовая заросла травой, голые ветки старых яблонь свешивались через заборы.

Но когда она отыскала и дом, то по-настоящему испугалась. Это был не штаб и не контора, а кривобокая землянка в два подслеповатых окошка, в глубине дворика, заросшего ржавыми лопухами. Узенькая тропка вела от калитки к покосившейся двери.

Она постучала.

На пороге показалась старушка, до пяток закутанная в серый платок.

— Мне Антонину Сергеевну Зубавину, — сказала Мария нерешительно, уже уверенная в том, что произошла ошибка.

Старушка спокойно, не выражая ни радости, ни огорчения, смотрела на нее.

— Мне нужно Дорожникова, — произнесла Мария.

Старушка оживилась:

— Заходите! Заходите! Отдохните с дороги…

— Я лучше позже зайду, — сказала Мария и, быстро повернувшись, почти выбежала из дворика.

«Надо штаб искать, — думала она. — Там и про Степана спросить. Какого-нибудь командира встречу, ему и скажу. Надо было сразу так».

Впрочем, все устроилось иначе. Один красноармеец пригляделся к ее узелку, к неясно выпиравшей из него ручке гранаты, остановил Марию и в сопровождении толпы любопытных привел в большое здание с часовым у входа. Там она попала в кабинет к командиру по фамилии Трофимовский и, теряясь под его звенящими окриками, кое-как рассказала о судьбе отряда и о последнем распоряжении Ельцина.

Трофимовский пожал плечами, куда-то вышел, а когда вернулся, то уже совсем другим тоном, с улыбкой сказал, что Дорожников скоро придет. Только тут Мария подняла глаза на Трофимовского и увидела, что он очень молод, одет в кожаную куртку и галифе, что темно-коричневые волосы его вьются, а над верхней губой у него тонкие усики. Она поняла, что своей улыбкой он извиняется перед ней, и тоже улыбнулась.

Минут через двадцать пришел мужчина в черном потертом костюме. С Марией он поздоровался за руку, а Трофимовского, как старый знакомый, просто облапил за плечи и, когда тот качнулся, сказал:

— Но-но, не шарахайся, Виктор Сергеевич. Теперь нас с тобой Брестский мир разделяет, как раз то, что вы соглашательством с империалистами величаете. А коли Германия как империалистическое государство рухнет, что будет разделять?

Трофимовский норовисто вырвался из его рук и, уходя, ответил:

— Вы демагогию бросьте, тоже мне — товарищ Дорожников, — фамилию эту он произнес с ударением. — Свою политику по отношению к крестьянству вы куда денете?

Мария и Дорожников остались одни. Он придвинул к себе ее узелок, лежавший на столе, накрыл его ладонью и спросил так же простецки, как только что разговаривал с Трофимовским:

— Послушай, милая, мне твое лицо очень знакомо. Ты не луганская?

— Что вы! — воскликнула Мария, сразу же совершенно доверяясь ему. — Я из своего города никуда не уезжала. Это, может, вы брата моего знали — Степана Полтавченко. Он на меня похож. Он в шахтерском полку.

Лицо Дорожникова расплылось в улыбке:

— Постой, постой… Как же я тебя зараз не признал! Мы ж с тобой, родная, даже встречались однажды!

Мария встревожилась:

— Я вас не знаю, — проговорила она, глядя на него, и вдруг поняла, что уже действительно видела его когда-то.

Да. Видела. Глаза его видела, нос. Но только было это все у того самого нищего, которого она встретила, когда шла с Леонтием к Цукановской шахте! Но разве ж такое могло быть?

Спорить Дорожников не стал.

— Хорошо, пускай… И того довольно, что я с твоим Степаном и верно в одном полку служил!

— Степа здесь?

— В отъезде он. Дней через десять вернется, а ты пока подождешь. На паек поставим, ты не печалься! Обижать тоже не будем. Здесь на фабрике его жена работает. Ольгой зовут. Она, правда, кубанская, ну да вместе с ним отступила.

Мария всплеснула руками:

— Степка женился!

Дорожников внимательно посмотрел на нее — ей показалось, что он словно бы вдруг заподозрил ее в чем-то — и встал:

— А ты и не знала? Вот же как! — он взвесил в руке узелок, развязал его, отделил пакет от гранаты, сунул его в боковой карман, гранату осмотрел, попробовал, не съезжает ли предохранительное кольцо, положил в карман брюк, еще раз внимательно посмотрел на Марию. — Хочешь, я тебя к ней домой провожу?

— Ой! Да пойдемте ж! — воскликнула Мария. — Может, она и про Степу что знает?

— Одну минуту только, — Дорожников протянул руку к телефону. — Я позвоню, чтобы за пакетом пришли…

* * *

Ольги не было дома, но ее каморка в длинном и низком бараке оказалась открытой, и они вошли туда. Там стояли две узкие кровати, застланные серыми солдатскими одеялами, столик, покрытый газетой. Над столиком, рядом с зеркальцем, висели две фотографии. На одной Мария, на другой Степан под руку с невысокой, крепкого сложения и красивой женщиной в солдатской гимнастерке и стриженой. Ниже был наклеен плакат с постановлением Второго Кубанского съезда Советов от 14 апреля 1918 года. Марии бросились в глаза слова, обведенные красным карандашом: «Женщины-труженицы, мы восторгаемся вашей доблестью. Вы доказали перед всем миром, что вы, неприлично одетые и плохо воспитанные, выше умом и сердцем против одетых в шелка и бархат и получивших высшее светское образование. Слава вам, слава павшим! Живые, к новым битвам и победам… Да здравствует Красная социалистическая армия! Да здравствует социализм!»