Резидент - [31]

Осень была теплая. На деревьях еще держалась багряная листва. Расцвеченный косыми лучами солнца Воронеж предстал пред ней с одного из взлетов дороги россыпью тысяч позолоченных светом домишек — мирный и праздничный.

«Спят. Рано еще», — решила она и, как только могла скорее, пошла по дороге, не успокоившаяся, а, напротив, еще более встревоженная безмятежностью города.

Вдруг протяжно ударили залпы: «Бах… бах… бах…» И только замерло эхо, церкви отозвались колокольным звоном: «Тиль… тиль… тиль… бум… бум… бум…» Город был по-прежнему пустынен, а звон все не умолкал. «Налет, что ли, господи? — думала Мария. — Может, наши из него вовсе ушли? Или это у них каждый день начинается так?»

Мария стремилась теперь быстрее пробраться к центру, под защиту стен больших высоких домов. Внезапно она увидела забор, сплошь залепленный объявлениями. Она торопливо стала читать первые попавшиеся ей на глаза:

«Женщина! У тебя нет мужа, если он сбежал из Красной Армии!»

«Если красное знамя реет,

Если люди дорвались до света,

Это дело красноармейца —

Первой опоры Совета…»

«Коллегия отдела детского питания Совдепа выдает детям до 14 лет бесплатные завтраки в бесплатной столовой. Желающие могут записаться в отделе социального обеспечения, причем требуется представить удостоверение об имущественном и семейном положении от фабрично-заводской, профессиональной и т. п. организации».

«Тут еще советское все!» — со слезами радости решила она и пошла дальше.

Теперь ей стали попадаться люди. Почти все мужчины были с красными бумажными цветками в петлицах и красными лентами на фуражках, немало было и женщин в ало-красных платках. И Мария снова стала недоумевать: «Всегда у них так?»

За ее спиной застучали копыта лошади. Мария отступила к заваленке деревянного домика, а верховой в широкой и длинной синей блузе, проскакав мимо, остановился на перекрестке, где уже толпились люди, привстал в седле и закричал:

Гей, да на площади, на улицы, люди труда,

На праздник дней великих Октября, все, все туда,

Где гордо реет коммуны красное знамя,

Знамя битвы труда с капиталом, восстания пламя…

Прокричав это, он рванул повод и поскакал дальше. Мария проводила его изумленными глазами. «Да, видимо, это у них каждое утро так! — опять подумала она, но уже утвердительно и с радостным восхищением. — В самом деле, чего же праздновать, когда казаки на город идут? А может, отбили их?..»

Два голоса переговаривались за забором.

— Диво какое, — дребезжал старушечий голос. — Советы празднуют, и в церквах звонили…

— Празднуют пролетарии, рабочие. Это им звонят, — отвечал голос молодой и звонкий.

— Дуреха какая! Целый год в няньках, а до сих пор неотесанная. Чего ж празднуют?

— Не знаете? Празднуют потому, что власть себе год тому назад взяли.

— Ах ты дрянь! Тебе еще покажут власть!

Колокольный перезвон уже утихал, но на смену ему близилась музыка. Мария огляделась. Дом напротив украшал кумачовый плакат: «Да здравствует всемирная коммуна!» Возле него стояли красноармеец и женщина. Мария подошла к ним. Солдат объяснял женщине:

— Коммуна — это, матушка, когда собственности не будет. У тебя, к примеру, есть хлеб, вот ты и дашь мне пожрать.

— Тебе-то чего ради дам?

— А у меня будет, я тебе дам!

— Хле-еба, — протянула женщина. — У меня дома трое на пшене сидят. Ты уж первый дай, — она увидела узелок в руках Марии и спросила строго: — У тебя хлеб? На деньги даешь али меняешь?

— Вы меня спрашиваете? — растерялась Мария. — У меня нет ничего, что вы! У вас тут праздник очень большой. Я правильно поняла?

Женщина ей не ответила, да это уже и не было нужно, из-за угла вышла колонна людей с оркестром и красными флагами, а по бокам колонны бежали мальчишки. Под уханье труб и барабана раздавалось:

Друзья, вперед, друзья, вперед!

Союз наш пусть растет и крепнет…

Повинуясь чувству окрыляющей радости единения, Мария пристала к колонне и вместе с ней вышла на широкую улицу, украшенную красными флагами и полотнищами. На тротуарах здесь теснились люди. Но в колоннах пели, размахивали флажками, а эти люди были молчаливо-задумчивы, безучастны. Одеты они были гораздо лучше, чем те, что шли по мостовой. То тут, то там высились инженерские фуражки с молоточками. В колоннах пели:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов…

И чем больше хмурых зрителей теснилось у домов и заборов, тем громче, решительней пели в колоннах.

— Этот праздник у вас такой замечательный, — начинает Мария, обращаясь к мужчине в шинели, который шагает рядом с ней.

Он перебивает ее:

— Туда смотри!

Они проходят мимо высокого здания. На нем красные полотнища, а в окнах большие портреты. Он указывает на один из них:

— Наш Ильич! Наш Ленин!

На портрете мужчина в кепке. Больше Мария ничего не успевает разглядеть. Людской поток уносит ее.

— Ленин? — повторяет она. — Это сам Ленин?

Мужчина в шинели бросается к колонне соседей и начинает вырывать древко одного из плакатов. Мария смотрит туда и ничего особенного не замечает: те же красные флаги и лозунги, такие же люди в рядах. Она читает плакат: «Долой Брест», «Адлер — освобожден, Либкнехт — на свободе. Выпустите Марию Спиридонову!»