Рейс в Эвенкию (путевые заметки) - [5]

На теплоход мы возвратились глубокой ночью. Луч мощного судового прожектора лежал на свинцовой воде, искрился разноцветными огоньками на иглах торосов. Через полчаса восточная половина неба порозовела и караван снялся с якоря. В этот день мы проходили Осиновский порог.

В ожидании интересного зрелища, я забрался на капитанский мостик. Прошло полчаса, час. Давно уже должен быть порог, но ничто не указывало на его приближение. Стараясь казаться равнодушным и совсем не любопытным, я спросил у штурмана:

— Что же это порога-то не видать?

— А ты не в ту сторону смотришь, вот тебе и не видать.

— Как не в ту?

— Очень просто. Оглянись назад.

Я решил, что штурман меня „разыгрывает“: сзади расстилалось спокойное плесо, ничем не примечательное для взора. Только красные бакены стояли здесь чаще, чем в других местах реки, да течение было чуть быстрее. Но штурман не шутил. Оказывается, Осиновский порог в большую воду почти не заметен; только лоцманы знают, какие коварные „опечки“ скрывает спокойная водная гладь. Становится досадно, что порог так обманул ожидания. Тоже порог называется!

— Ничего, не горюй, — утешает меня штурман. — Сейчас увидишь кое-что почище порога!

…Берега начинают постепенно подниматься вверх, становятся суровее. Что это? Посреди реки высится скала. Она напоминает нос встречного корабля, рассекающего воду. Караван идет прямо на скалу. Я поглядываю на рулевых; они равнодушно попыхивают носогрейками. Когда столкновение со скалой кажется неизбежным, теплоход сворачивает чуть влево. „Кораблик“ — так называется эта скала — виден уже сбоку, около самого борта. Вечные ветры, дующие по долине Енисея, оголили тот его склон, который принимает на себя напор воды. Остальные покрыты таежным буреломом. „Кораблик“ не одинок в своем мрачном величии. За ним в кильватер выстроились еще два островка, чуть поменьше. С „Корабликом“ соперничают „щеки“. Енисей здесь стиснут между высокими крутыми, почти отвесными берегами, образующими ущелье. Скалистые „щеки“ покрыты густой щетиной тайги, кое-где небрежно выбритой всепожирающим огнем лесных пожаров. С гор падают ручьи. Сейчас, ранней весной, они кажутся водопадами, замороженными налету…

Величественна и своеобразна красота этих мест! Конечно, Кавказ — красив, Крым — прекрасен. Но сибиряки, бурно выражающие свое восхищение по поводу открытки, изображающей незатейливый кавказский пейзажик где-нибудь под Кисловодском, с шашлычной на первом плане, просто не уважают своих родных мест. Не так уж серы и монотонны пейзажи Сибири. Внимательно оглянувшись вокруг себя, сибиряк может увидеть десятки красивейших мест, „способных удовлетворить вкус самого взыскательного туриста, тонкого знатока природы.

Берег около села Подкаменная Тунгуска.

…Меж тем на теплоходе начали спускать мачты — верный признак того, что приближается устье Подкаменной Тунгуски. Над рекой здесь протянут телеграфный провод и сейчас, в большую воду, наши мачты легко могли бы его оборвать.

Вскоре из-за поворота показалось место слияния двух могучих рек. Берег покрыт плавником, село расположено на пологом зеленеющем склоне. Через полчаса загремели якорные цепи, погружаясь в желтую, как спитый чай, весеннюю воду Тунгуски.

"Черный остров"

К устью Подкаменной весна еще только пробиралась, медленно и неторопливо. На берегах лежал лед. Кое-где плыли по реке отдельные льдины, как бы спеша скорее уйти на север и не мешать весеннему цветению. Желтым пухом подернулась прибрежная верба. Травы на солнечных косогорах пробивались изумрудной порослью. В селе кипела деятельная жизнь. Люди в синих комбинезонах над чем-то трудились около небольшого здания, где монотонно стучал мотор радиостанции. Они готовились к приему первого самолета с "магистрали". В правлении местного колхоза имени Парижской Коммуны толпились рыбаки-колхозники. Колхоз готовился к путине. На берегу дед с патриархальной седой бородой покрывал новые колхозные лодки слоем горячей смолы. Сети и невода сушились на кольях вдоль всего берега.

— Что же растет в ваших местах? — спросил я колхозного счетовода.

— Овес, конопля. Картошка родится неплохо.

— А посев большой?

— Не говорите: в сводке показывать стыдно. Шесть гектаров засеваем всего-навсего.

— Мало!

— Ничего, на первое время хватит. Тайга нас кормит, да и на реку не жалуемся. В смысле доходов за нами не всякий южный колхоз угонится, — и он тотчас начал подсчитывать десятки тысяч беличьих хвостов, добытых в притунгусской тайге, сотни пудов стерляди, хариуса, сига и нельмы, выловленных в водах Енисея и Подкаменной Тунгуски.

— А за расширением посевов дело не станет, — заметил, слышавший наш разговор, пожилой колхоз-хозник. — Уж если в Игарке свои овощи едят, то в наших местах такие поля, такие огороды развести, можно, что только держись. Дай лишь срок.

Через два часа мы прощались с селом. Новый лоцман, севший в Тунгуске, обошел всех, находящихся на палубе, пожал всем руки и каждого поздравил:

— С началом рейса вас. Вода очень даже высока, пройдем все пороги в лучшем виде.

Итак, 16 мая начался подъем по Подкаменной Тунгуске, своеобразной и дикой реке, доступной для судоходства только в дни половодья. Теплоход отлично справлялся с сильным течением, и вскоре радиомачты скрылись из виду.