Рейс 307 - [19]
– Ведьма! Там, слева, вверху, – дрожащим голосом добавил второй пилот, продолжая трясти рукой в направлении отсека.
Пока механик шёл в направлении перегородки, второй пилот оставался сидеть на полу, обнимая трап.
Механик переступил через перегородку и осмотрелся. Слева шёл трубопровод и кабель-трасса, а справа длинная, на весь отсек стенка, с дверью в конце. Он дошёл до конца стенки. Дверь оказалась открытой. Внутри стоял длинный стол с лавками по обе стороны, на стенах висели агитационные плакаты и фотографии японских военачальников в рамках, на дальней стенке, на специальных уступах лежал самурайский меч, а над ним круглые часы, стрелки которых остановились, на без четверти восемь.
Следующий отсек был намного меньше. На его площади размещался высокий, металлический шкаф, стол и электроплита.
Механик заглянул в шкаф. Там хранились брикеты с замороженными овощами и зеленью.
Заглянув под стол, он обнаружил бумажные ящики, увидев открытый «Мех» достал жестяную банку.
– Консервы, – пробурчал он себе под нос.
Увидев спускающегося Стратежника, Костя встал с пола и отряхнулся.
– Ну, что? – спросил командир спустившись.
– Осматриваемся, Владимир Васильевич, – доложил второй пилот.
* * * *
Странная компания из трёх человек остановилась метрах в десяти от субмарины.
– Поразительно, – причитал профессор. Я, как историк, мог бы побиться об заклад, что все эти лодки были потоплены американцами.
– И вероятно проиграли бы, – задрав голову вверх, констатировал Атласный.
– Да, – согласился Бородин. Странно, но да.
– Кого я вижу, – послышалось сверху. Профессор! – склонившись над перилами, кричал Живцов.
– Я так и знал что это вы! – крикнул возбуждённый преподаватель. А ну-ка живо спускайтесь оттуда!
– Всё в порядке проф. Лучше поднимайтесь к нам. Теперь наша очередь вам экскурсию показывать, – склонился рядом с Живцовым Самойлов.
Подниматься им пришлось тем же путём, что и всем. Профессору не по душе были такие аттракционы, однако выбора не было, уж очень хотелось прикоснуться к истории. Он кряхтел и путался в лямках спасательного жилета, пока, наконец ему не помог Никита. Вскоре все трое были наверху.
– Это вы стреляли из пулемёта? – первым делом спросил профессор, показывая на орудие.
– Из зенитки? Да. – Поправил его Живцов.
– Вы без этого не можете! – Проворчал Бородин.
– А что у вас в пакете? – Поинтересовался Самойлов.
– Стюардессы снарядили нас провизией, на тот случай если мы встретим экипаж, – ответил Атласный.
– Тогда добро пожаловать на борт. Наш экипаж уже внизу, – пригласил Самойлов, показывая дорогу.
Бородин со своими спутниками не заставили себя ждать и полезли вслед за молодёжью вверх по трапу, поднимаясь на рубку, чтобы потом через входной люк спуститься в чрево железного кита.
– Проходы здесь узкие, я надеюсь, вы не станете нашей пробкой, – обратился Живцов к комику.
– Живцов, что за манеры, – вступился профессор.
– Ничего, ничего, – отозвался Семён Яковлевич. Молодой человек, не пытайтесь шутить лучше меня. Я хоть и полный, зато эластичный, – успокоил он студента.
ГЛАВА 17
Доехав до кухни, Надежда отвела в сторону занавеску и прокатила вперёд тележку, после чего повернулась назад, чтобы растянуть занавеску по-прежнему. Закончив с занавеской, девушка устало зевнула, прикрывая рот тыльной стороной ладони и взявшись рукой за тележку окаменела.
На верхней полке тележки вместо подноса с напитками белела пелёнка, посредине которой лежал окровавленный младенец, Надежда даже не сразу поняла что это. Она наклонилась поближе. Глаза младенца внезапно открылись, глядя на неё пустыми глазницами.
– Мама, – пробасил он.
Надежда вскрикнула и задев посуду на полке упала в обморок рядом с тележкой.
Истошный крик стюардессы породил на борту авиалайнера тишину.
Первой бросилась на помощь её напарница. Вера забежала на кухню.
– Боже мой! – бросилась она к подруге.
– Надя, Надюша, что с тобой? – Вера убрала в сторону тележку и опустилась на колени у головы подруги, затем немного сориентировавшись, поднялась к аптечке и извлекла оттуда нашатырь.
В это время из – за занавески показалась голова Ольги.
– Что у вас случилось? – обеспокоенно спросила она.
– Вот, – растерянно показала Вера на вторую стюардессу, распластавшуюся на полу самолёта.
Ольга рысью пересекла пустой салон бизнес – класса и выглянула в общий салон.
– Врач есть на борту? Человеку плохо! – Сказала она и вернулась на кухню.
– А кому сейчас хорошо? – произнёс Красовский, лениво покидая своё место и направляясь в нос самолёта.
– А курить он шёл быстрее, – сказала одна из студенток.
Когда Ольга вновь показалась на кухне, Надежда уже подавала признаки жизни, – нашатырь сделал своё дело. Девушки помогли ей перебраться с пола в кресло салона бизнес – класса. Вера пошла за стаканом воды.
– Ну, что у нас тут, – вошёл в салон Красовский со своей дежурной фразой.
– Вот, стюардесса в обморок упала, – тихо сказала Ольга, показывая взглядом на полу – лежачую в кресле Надежду.
– Вы позволите, – отстранил он Ольгу и присел на соседнее кресло.
Надежда отпила пару глотков из стакана, принесённого Верой.
– Включите в салоне свет, – распорядился трансплантолог, после чего взялся за левую руку «больной» и посмотрел на часы.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.