Революция 1917 года глазами современников. Том 2 (Июнь-сентябрь) - [37]

(«Вестн[ик] Врем[енного] Прав[ительства] от 16 июня.)

Это очень ценное признание, и оно весьма характерно для Н. Ленина и тех, кто с ним. Из него мы узнаем, что, когда встал вопрос о провокаторстве Малиновского (кстати, по нашему мнению, необходимо точно установить, когда дошли до большевистского центра первые слухи о предательстве Малиновского), Ленин, отвергая подозрения, исходил преимущественно из общего соображения о выгодности работы Малиновского для «нашей партии» Н. Ленина.

Конечно, он разбирал и улики. Но разбирал их под определенным углом зрения, мешавшим ему понять их вескость; эта предвзятость вела даже к тому, что он порой отклонял возможность разобрать улики, выслушать показания свидетелей (весь пресловутый суд над Малиновским прошел без выслушивания свидетелей, - по крайней мере, это верно по отношению к свидетелям-меньшевикам).

Ленин рассуждал просто и убедительно, со своей точки зрения. Он доказывал, б[ыть] м[ожет], путем излюбленных статистических выкладок, что работа

Малиновского для партии большевиков выгодна. Столько-то денег собрано на «Правду». Столько-то собраний проведено, резолюций вынесено и т. д. «Наша» партия растет. «Наша» газета крепнет. «Наши» берут верх... Разве не ясно, что Деп[артамен]ту пол[иции] невыгодно держать своим агентом одну из главных движущих сил этого успеха - Малиновского?

Не трудно заметить, что это тот же самый ход мыслей, который заставлял эсеровских центровиков и боевиков не верить в предательство Азефа. Вспомним доводы тех: Азеф, организовавший казнь Плеве, Сергея Александровича и др., готовивший казнь Николая II, знавший так много нераскрытых партийных тайн, не мог быть провокатором, так как его работа была выгодна не полиции, а - революции. Это общее соображение заставляло эсеров с негодованием отбрасывать все улики и все указания на провокацию Азефа. И все же... Азеф оказался провокатором.

После Азефа повторение подобного ослепления казалось невозможным. Но оно было повторено, - повторено теми, кто теперь заявляет, что дело Азефа их научило ничему не удивляться. И притом повторено в более грубой форме: с[оциалисты]-р[еволюционеры] все время рассуждали, формально исходя из интересов революции. Деятельность Азефа они считали полезной для революция. А потому не верили в его службу полиции. Тут было ошибочное представление о роли террора в революц[ионном] движении; нежелание допустить возможность авантюризма в среде известных руководителей Департ[амента] полиции и т. д., но не было формальной погрешности против логики.

У Ленина есть именно такая погрешность, логический скачок.

Для того чтобы не верить предательству Малиновского, он должен был интересы революции отождествить с интересами своей партии. Работа Малиновского выгодна «нашей партии», - значит, она выгодна для революции. Ленину, по-видимому, даже не приходила в голову мысль, что именно для борьбы с революцией Деп[артамен]ту пол[иции] на известной стадии и до известных пределов может быть выгодно покровительствовать определенной революционной партии.

Между тем положение было именно таково. Деп[артамен]т пол[иции] считал для себя выгодным покровительствовать в известных пределах партии, к которой принадлежал Малиновский. И мы знаем, почему он считал это выгодным: потому, что считал полезным для дела борьбы с революцией раскалывать рабочее движение. Тот факт, что раскол с этой стороны велся во имя формально более революц[ионной] тактики, дела не менял: практика русского и европейского политического сыска показывает, что полиция не боится ни крайних слов, ни крайних жестов, хотя бы даже с бомбами, если это ведет к дроблению фронта идущих в борьбу революционных масс.

И надо было быть действительно узким, ослепленным фанатиком своей группки, чтобы не допускать самой возможности предательства данного лица, потому что это лицо выгодно для этой группки.

Таким, мы это знаем теперь из его собственных показаний, - был Н. Ленин. За успехами «Правды» он не видел распыления революционного движения, не видел, что та революционная сила, которая должна была рвать крышку с котла со свистом, выходила в щели и отдушины фракционной борьбы.

Белецкий - директор Департ[амента] полиции - иначе оценивал «ситуацию». Тоже не Бог весть какой дальнозоркий, он мечтал, натравив одну часть рабочих против другой, расколов силы революции, надолго отбросить революционное движение назад.

Конечно, он ошибся в расчетах. Верно учтя роль раскола для того момента, когда его так усердно и единодушно, хотя и во имя разных целей, проводили Ленин и Виссарионов, руководители Малиновского из Деп[артамента] полиции забыли, что имеют дело с массовым движением, которое перешагнет через все ошибки и промахи. Вожди могут ошибаться, сбиваться с пути, - рабочий же класс, поскольку он выходит на арену как масса, найдет рано или поздно правильный путь.

И, действительно, партия тех лет показала, как рабочее движение перерастало раскольническую тактику, как борьба со старым строем все больше и больше оттирала борьбу фракций.

Война не дала нам увидеть итогов той волны движения, которая связана с периодом предательства Малиновского, мы не знаем поэтому, к чему она привела бы. Но мы видели, как она в своем ходе смела жалкие потуги Белецких и Малиновских. Не Джунковский, не Родзянко прогнали Малиновского из Гос[ударственной] думы, - его изгнал рабочий класс своей революц[ионной] борьбой, показавший бессмысленность полицейских мечтаний руками провокатора, хотя бы самого крупного, надеть узду на стихию массового движения. И не случайно, что изгнание Малиновского связано с моментом апрельской обструкции - обструкции, заставившей весь пролетариат столицы, без различия фракций, сплотиться вокруг с.-д. депутатов, объединившихся для обструкции, несмотря на раскол. Стоило ли Джунковскому держать Малиновского, если раскол был бессилен помешать пролетариату вместе идти и вместе бить - и больно бить, - когда это нужно для дела революции?