Решающее лето - [30]
Что касается старой миссис Шолто, то она попросту выжидала. Без сомнения, она прекрасно понимала, что всю свою любовь Чармиан бесповоротно отдала теперь ребенку, и готова была примириться с этим. Ее первейшей задачей было любой ценой наладить отношения в семье сына, и ради этого она готова была даже уступить кое в чем невестке. Она не могла не видеть, что ее советы не принимаются во внимание, но продолжала давать их. Придет время, и она снова добьется от Чармиан прежней уступчивости и покорности, от плена которой та на время освободилась, отдалившись от мужа.
А пока в доме царило обманчивое розовое благополучие, видимость взаимного уважения и привязанности, а вечерние кормления ребенка могли бы с успехом послужить рекламой для общества страхования жизни. Миссис Шолто с особым удовольствием заводила теперь разговоры о необходимости вовремя заботиться о будущем своих близких и открыла на имя маленькой Лоры счет в банке.
Чармиан продолжала играть роль женщины, у которой есть все, чтобы быть счастливой. В ее походке и жестах появилось что-то повое — спокойствие и уверенность, — и она постоянно мурлыкала под нос нелепые песенки. Говорила она только о ребенке. Когда Эван или миссис Шолто вносили какие-либо предложения, она внимательно выслушивала их, слегка наклонив голову набок, словно боялась пропустить хотя бы слово. Я заметил, однако, что она избегает встречаться глазами с Эваном, а если он обнимал ее или гладил по щеке, незаметно отстранялась и тут же отходила.
И при всем этом Чармиан самым серьезным образом убедила себя в том, что больше ей ничего не нужно.
Ровно в половине одиннадцатого вечера она уходила к себе, отгораживаясь от всего детской кроваткой и страстным желанием обрести в этом покой. Эван спал теперь в соседней комнате.
Когда Чармиан пожелав нам доброй ночи, ушла в спальню, ее свекровь, шумно вздохнув, снова стала прежней миссис Шолто.
— Ну, Клод, — спросила она, — когда же настанет ваш великий день?
— В среду, — ответил я, догадываясь, что она имеет в виду.
— Среда, среда, — повторила она, словно старалась запомнить. — Интересно, — заметила она жеманно, — почему в таком случае я не получила пригласительного билета? Должно быть, вы считаете, что я ничего не смыслю в этой вашей новой живописи. Всякие там линии, точки, квадраты. Рада бы, конечно, но… Право, почему бы вам не просветить меня? Ну скажите, что вы сами в них находите?
— Таких картин у нас, пожалуй, только две. Все остальные понять проще простого. Я обязательно пришлю вам билеты, если у вас есть желание пойти.
— Пришлите, хотя бы для того, чтобы я могла поставить их на камине у часов, — попросила она. — Пусть мои друзья думают, что и я не отстаю от века. А ты пойдешь, Эван?
— Если смогу. Все зависит от того, насколько я буду свободен в этот день.
— Они действительно не щадят тебя, милый. — На лице старой миссис Шолто отразилась неподдельная тревога. — У тебя очень утомленный вид. Я думаю, Клод не обидится, если мы все же не появимся.
Я вдруг зримо представил себе, как мать и сын Шолто возникают из ничего прямо посередине выставочного зала.
— Ведь ты тоже ничего не понимаешь в современных картинах, Эван, признайся, — поддразнила сына миссис Шолто.
— Мне нравятся два-три полотна, которые есть у Клода, — ответил он серьезно. — Я люблю время от времени смотреть на них.
Это было верно. Как ни странно, у Эвана было врожденное чутье в живописи. Недавно он купил репродукцию понравившейся ему картины Суэйна «Биллиардная в кабачке». Картина действительно была необычной по свету и композиции: падающий сверху сноп света от лампы, скрещенные кии на зеленом сукне — все это создавало особую, непередаваемую атмосферу.
— Вот Суэйн, пожалуй, мне понятен, — заметила миссис Шолто, словно тоже вспомнила эту картину. Хотя год или два назад она и его относила к разряду «заумных модернистов». — Кстати, как он? Презабавный человек.
— На прошлой неделе угодил в полицейский участок за нарушение общественного порядка в нетрезвом виде, — ответил я. — С ним это случилось впервые, и он клянется, что больше не повторится.
Эван громко расхохотался.
— Вот уж не ожидал от Суэйна!
— Да, это на него не похоже. Лечился ромом от простуды.
— Все вы так говорите, — заметила миссис Шолто.
— Но это действительно так. Кроме пива, он вообще ничего в рот не берет.
— Ну и как, вылечился? — поинтересовался Эван.
— Нет. Оказался грипп. Теперь Клеменси не разговаривает с ним.
— Почему?
— Опозорил.
— Вот уж не думала, что представители богемы столь дорожат общественным мнением, — заметила миссис Шолто. Блики света, похожие на серебристые зернышки ячменя, заиграли на ее увядших щеках.
— Вот это новость! Суэйн напился и попал в полицейский участок! Никогда бы не поверил! — веселился Эван, явно довольный тем, что у кого-то из моих друзей неприятности. Но что же он все-таки натворил?
— Ничего особенного. Просто уселся на тротуаре и стал петь. Как я понимаю, полицейскому не удалось отправить его домой. Ему нравилось сидеть на тротуаре. Сейчас он и сам не меньше Клеменси мучается.
