Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная интервью с ее героями - [87]

Э. В.: Находили ли вы в Москве дополнительные ценности для своего творчества? Это очень сложно сформулировать.

Э. Т.: Наверное, одним из важнейших факторов было наличие единомышленников? Вы были достаточно похожими и в то же время достаточно разными, чтобы вам было друг с другом интересно.

Т. В.: Да. Не надо было ничего объяснять, они сразу сами все понимали.

Э. Т.: Но и не совсем как в Эстонии, некое здоровое разнообразие в общении.

Т. В.: Да.

Э. Т.: Можно ли говорить о (взаимо)влияниях, или вы все были подчеркнутыми индивидуалистами?

Т. В.: Да, скорее общим источником вдохновения был поп-арт. Но у россиян немного в другом ключе. К примеру, у них сильная традиция символизма рубежа XIX и ХХ веков, другой контекст истории искусства.

Э. В.: Я бы сказала, что на некоторых эстонских художников или архитекторов могли оказать влияние скорее более ранние авторы — Александр Родченко, Эль Лисицкий.

Э. Т.: В случае Леонхарда Лапина [209] влияние Малевича очевидно!

Э. В.: То есть повлияли не современники, а предшественники. Конструктивизм. Хотя здесь надо учитывать и нашу традицию кубистического искусства, близкие к конструктивизму идеи.

Георгий Кизевальтер: Когда организовывались совместные выставки за рубежом, кто приглашал «своих» и «чужих» (из другого города)? Ведь это явно были иные художники, разные школы?

Э. В.: Если имеются в виду выставки в странах Восточного блока, то приглашения на них присылали сами организаторы, например биеннале плаката в Польше.

Т. В.: Мы знали этих организаторов, а они видели наши работы. К примеру, главный редактор журнала Projekt был у меня в гостях и знал, что я делаю.

Георгий Кизевальтер: Можно ли сказать, что теплые отношения художников Москвы и Таллинна были вынужденными, поскольку все искали для себя поддержку в те годы? С появлением иных возможностей для самореализации (в перестройку) старые отношения стали распадаться?

Э. Т.: Тынис, ты согласен, что с москвичами общались потому, что больше не с кем было? И когда возникли новые возможности, старые контакты отошли на второй план?

Э. В.: Я не верю, что причина была в этом. Вы же общались и с другими, к примеру с финнами, латышами и литовцами или львовским художественным кругом. И наверняка у россиян была возможность общаться с представителями других народов и наций, не только с эстонцами.

Т. В.: Их тоже привозили из Москвы к нам в гости.

Э. В.: По моему мнению, общение не ограничивалось двумя сообществами, несомненно было больше возможностей.

Т. В.: По всему Советскому Союзу.

Э. Т.: То есть возможностей было много, но в друзья выбирали все же близких по духу.

Э. В.: И, например, когда Владимир Макаренко уехал в Париж, вы продолжили общаться.

Т. В.: Да.

Э. Т.: Но это опять вопрос о государственных границах, и, на мой взгляд, появившиеся в 1990-х годах границы стали большим препятствием в общении.

Э. В.: Но у эстонцев всегда был «финский мост», даже в советское время. С финнами всегда сохранялась связь.

Э. Т.: Как лучше сказать: старые связи стали распадаться или просто встречи стали происходить реже? Приехал же Соболев в Эстонию на выставку Соостера в 2001 году.

Т. В.: Да, встречи стали более редкими.

Э. В.: Очевидно, потому, что единой большой страны больше не было. Столь большие трансформации в обществе обуславливают такие изменения: какие-то явления переживают сдвиг или просто угасают. Ведь тогда значительно выросла коммуникация с внешним, западным миром.

Э. Т.: Возникли новые знакомства, которые тоже требовали внимания? Приходилось делить себя между новыми и старыми знакомствами?

Т. В.: Вот когда все засуетились, чтобы найти всевозможные полезные контакты!

Георгий Кизевальтер: В Эстонии был не только Таллинн, но и Тарту, и другие города. Был ли интерес у русских художников к художникам эстонской провинции? (Судя по текстам Лапина и др., у эстонцев творчество художников в Ленинграде не вызывало особого интереса?)

Э. Т.: Тынис рассказывал, что с ленинградцами были тоже важные контакты — Евгений Рухин, позднее Михаил Шемякин. А в отношении эстонской провинции — наверное, можно говорить о Тарту?

Э. В.: Тарту, наверное, единственный город, где стоит прощупать эту тему. Ведь как культурологическое явление Тарту был городом Соостера. Я бы предположила, что в Тарту ездили к коллекционеру-нонконформисту Матти Милиусу. К кому-то еще? Этот вопрос следует задать кому-то из российских художников, например Борису Жутовскому.

Георгий Кизевальтер: Эстонские авторы наверняка обсуждали в те годы ситуацию в искусстве Москвы. Какая у них складывалась точка зрения на левых русских художников? Быть может, как и в Москве, эстонцы больше изучали происходящее в западном искусстве? Очень любопытно, что представлялось более близким и важным (Москва или Запад)? Можно ли вспомнить западных художников, чье творчество сказалось на развитии эстонского искусства в то время?

Э. В.: Чтобы что-то стало близким, его надо хорошо изучить. В Москве Тынис бывал сам, видел и хорошо знал это искусство. Могло ли быть близким западное искусство, которое ты видел только на репродукциях? Но, конечно, вам было важно знать, что происходит в мире.