Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная интервью с ее героями - [88]

Э. Т.: А что интересовало больше, московское или западное искусство? Тынис, ты изучал и историю искусства стран Востока. У тебя было так много сфер интересов.

Э. В.: Действительно, ты подходил к вопросу очень широко. Запад, Азия, цивилизации Древней Америки.

Т. В.: В круг моих интересов входила культура Японии и других восточных стран.

Э. В.: Не могу сказать, как ответили бы на этот вопрос другие — Лапин, Меэль.

Э. Т.: Тут важен был такой момент, что вы хотели быть в курсе происходящего в мире, поэтому прорабатывали все источники, попадавшие в руки. По сравнению с сегодняшней ситуацией информации было очень мало.

Э. В.: Именно, ты все успевал проработать.

Э. Т.: А кто на тот период был для тебя важен из западных художников? Здесь стоит назвать имена или направления — поп-арт, гиперреализм?

Э. В.: Тынис, у тебя были любимцы из числа западных художников?

Т. В.: Да, и порядком.

Э. Т.: Я боюсь, что этот перечень получился бы слишком длинным. И включил бы обязательно исторических авторов. Венская школа фантастического реализма интересовала тебя как тема, но не повлияла непосредственно на творчество. Аналогичным случаем был гиперреализм.

Э. В.: Я смогла бы назвать скорее исторические, а не современные имена. Все ли из последних ты запоминал? И, заметив интересного художника, получалось ли следить за его дальнейшим творчеством?

Т. В.: В некоторых случаях даже получалось. К примеру, в случае художников поп-арта.

Э. Т.: Ты оформил и сделал подборку иллюстраций для книги Виктора Сибирякова «Поп-арт и парадоксы модернизма» [210] , которая в 1976 году вышла на эстонском языке. Где ты достал эти интересные и разнообразные репродукции?

Э. В.: Очевидно, перефотографировал из журналов. Ведь тогда с авторскими правами проблем не было.

Э. Т.: Поп-арт, несомненно, оказал большее влияние на твое творчество и концепцию искусства. Помимо прочего, ты видел в нем потенциал эстетизации повседневной среды. Были ли у тебя любимые авторы или поп-арт интересовал тебя в целом, как явление?

Э. В.: Питер Филлипс[211]. Джеймс Розенквист. Дэвид Хокни. Работы последнего тебе посчастливилось увидеть на Краковской биеннале в 1966 году.

Т. В.: Мне самому очень нравился Конрад Клафек[212]. В его работах был некий сюрреалистический гипнотизм.

Таллинн, 2019

Хедрик Смит ГЕОРГИЙ КОСТАКИ [213]

По всей логике советского социалистического реализма, даже сегодня Георгий Костаки и его частная коллекция произведений искусства не должны существовать. Возможность войти в просторную, хорошо оборудованную семикомнатную квартиру Костаки и перенестись в мир, лежащий абсолютно за пределами границ скучного, плакатного мира официального советского искусства, отражает меру эксцентричности советской системы, разрешающей в частном порядке то, что осуждается публично.

Мы с Энн приезжали туда не однажды, но каждый раз, как только попадали внутрь, мы поражались фейерверку современного искусства — слишком ослепительному для страны, в которой так мало эстетической красоты и цвета в общественной жизни. Квартира буквально пылает красками почти 300 работ Казимира Малевича, Василия Кандинского, Марка Шагала, Владимира Татлина, Любови Поповой, Ивана Клюна, Климента Редько, Александра Родченко и многих других — в каждой комнате, на каждой стене, в каждом дюйме пространства. Здесь целая стена голубых фантазий Шагала и сказочных пасторальных фигур в лубочном стиле. Там девять работ Кандинского, включая хорошо известную психоделическую абстракцию «Красная площадь». На противоположной стене висит большое и важнейшее полотно Малевича, написанное в то время, когда он уходил из кубизма, чтобы создать свой новый геометрический супрематизм и наметить новый тренд в искусстве.

Очень немногие люди, будь то русские или иностранцы, знают о многомиллионной коллекции русского супрематизма, конструктивизма, кубизма и абстрактного модернизма, которую собрал этот 63-летний грек. Однако такие эксперты в области искусства, как Фредерик Старр из Принстона, сравнивают ее воздействие со знаменитой Арсенальной выставкой 1913 года в Нью-Йорке, которая впервые открыла американцам глаза на новые тенденции в европейском искусстве. «Иностранцам, разглядывающим мою коллекцию, становится крайне интересно, — заметил Костаки, — когда они обнаруживают, что в некоторых работах русские опередили их на 30, 40, 50 лет. То, что в России делалось в 1917, 1918, 1919 годах, было сделано в Америке только в 50-х и 60-х годах».

Удивляются не только иностранцы. Удивляется и Костаки. Помню, как зимним днем, когда он показывал коллекцию группе гостей из западных посольств, Костаки вспомнил свою радость открытия при первом взгляде на бело-зеленую абстракцию Ольги Розановой в виде одной полосы, сделанную в 1917 году. «Мое сердце бешено колотилось, — сказал он. — Это все равно что найти ракетный корабль, построенный в 1917 году и с тех пор хранящийся в чьем-то сарае. А это невозможно! Потому что такой ракетный корабль сделали всего лишь 10–15 лет назад. Но есть маркировка. Она действительно была сделана в 1917 году».

Супрематические рисунки Клюна с кругами, наложенными на геометрические формы, и слоями полупрозрачного цвета, проходящими друг через друга, предвосхитили, считает Костаки, некоторые эксперименты американских художников, предпринятые спустя 40 лет. Над одной из кроватей он повесил картину Родченко «капли и брызги», что предшествовала, по его мнению, первым подобным проектам Джексона Поллока. «Не думайте, что я ставлю русское искусство выше, а американское — ниже, — сказал Костаки, поднимая одну свою крепкую руку над головой, а другую опуская на колено, — потому что сегодня самое важное искусство, самое интересное, делается в Америке. Но так получилось, видите ли, что некоторые вещи были сделаны в России раньше».