Репетиция Апокалипсиса - [17]

Мир предавался гедонизму настолько, что перестал замечать, как с лица земли исчезают целые города. Главным для жующего и погрязшего в разврате большинства было, чтобы им не мешали предаваться удовольствиям. Иногда города исчезали по воле стихии, иногда благодаря налёту авиации, а потом дошло до «гуманных» точечных ракетных ударов. Мир в это время жрал, пил, спал, блудил… Даже жители тех городов, которым было суждено исчезнуть. С чего это началось? С бомбардировок Сербии и Черногории в 1999-м? С Ирака? Сколько уже воды утекло…через Босфор и Дарданеллы? Кто бы теперь нашёл на карте Царьград-Константинополь-Стамбул? Что там от него осталось? А ведь хитро придумали. Сначала новому мировому порядку не нужна стала православная Греция, на неё натравили Турцию. Не осталась в стороне Россия… А когда Израиль признал Палестину, казалось, в мире наступит мир и благополучие. А в обмен на это требовался всего-навсего небольшой кусочек земли в Иерусалиме — тот, на котором стояла Мечеть Скалы — Мечеть Омара. И США, наивно полагавшие себя мировым гегемоном… А Китай просто взял — и всех сделал. Почти…

Нет, не буду об этом. Ушёл я от всей этой политики. Даже красивые слова о создании мироустройства всего-навсего есть желание одних жрать больше, чем другие. И не надо тут Эпикура Дэвидом Пирсом передёргивать! Забейте себе своего Пирса… в заднюю биосферу. Старый грек Эпикур говорил: хочешь больших удовольствий, начни ограничивать себя.

Тьфу ты! Будто с Давыдовичем спорю. Накормить растущее население можно, растущую алчность накормить нельзя. «Тварь я дрожащая или право имею», не так ли, Фёдор Михайлович? Тварей не осталось, все — творцы! Творцы собственного счастья.

— Где вы? Ау? — я вывалился за дверь, туалет у меня там, да и загашник есть в холодной кладбищенской земле — бутылочка пшеничной. Раз Конец Света задерживается, мы его перепьём.

На кладбище было тихо. Здесь всегда тихо. Хорошо, что в последнее время почти не было медно-завывающего идиотизма — оркестров. Тихо… А сегодня тише, чем обычно. Спят ребята. Вот только тянуло откуда-то сероводородом. И не от клозета моего — с двумя окнами в Европу (так я их называл). Уж на что я не брезгливый, но, избавившись от переработанного кое-как «Джонни Уокера», я быстрее двинулся к тайнику, едва сдерживая рвотные порывы.

— Макарка! — позвал скрипучий баритон со скамейки у торца моей каморки.

— Для кого Макарка, а для кого и Макар Васильевич, — ответил я, всматриваясь в туманную серость нынешней ночи.

— Зазнался… Столько выпили вместе… — на скамейке сидел огромный негр с торчащими из-под пухлых губ кабаньими клыками.

— Для тебя, черномазый, уж точно Макар Васильевич.

— Не признал… — рыкнул потусторонний нубиец, и в глазах его полыхнули два зелёных костра, осветив кошачьи усы под широкими ноздрями.

— Ты не по адресу. У меня должна быть белая горячка, а ты — чёрная. Вали в Африку.

— Нетолерантно излагаешь, — осклабился папуас.

— Не знаю такого слова, — ответил я и потянулся к своему загашнику. Ужас, который всё-таки холодил спину, надо было срочно залить.

Чёрный бес хлопнул в свои огромные ладони, между ними сверкнула маленькая сизая молния, и из вспышки родился неплохо накрытый стол с напитками и закусками.

— Как ты любишь, — пригласил жестом бес.

— Я с вашим братом не пил и пить не буду, — держал я марку.

— Ой ли? — скривился бес так, что плющенный нос покрылся огромными морщинами. — Может, мне всех наших позвать, с кем ты в обнимку за столом сидел? Кому похабные анекдоты под запись рассказывал? Кому сквернословил? А?

— Чё надо? Раз миндальничаешь со мной, а не сразу всей ордой долбите, значит, надо чего-то. И это… запах выключи. А то блевану щас в твою немытую харю.

— На свою посмотри. А запах этот, между прочим, в основе всех парфюмерий лежит. Да ты присядь, Макар Васильевич, присядь. Не на сковородку ещё, на стул.

— Может, перекрестить тебя? — даже не знаю, у кого спросил.

— А сможешь? — нагло усомнился бес. — Рука-то под стакан да лопату заточена.

Я попробовал поднять правую руку, но её будто не было. Просто не было и всё.

— Не идёт? — участливо поинтересовался бес.

— Ну и как я с тобой тогда пить буду?

— Элементарно, — он покрутил кошачьими глазами, и ближняя ко мне бутылка поднялась в воздух, пробка со свистом улетела в кусты, сосуд наклонился, наплескав в бокал точные сто грамм. Стакан, в свою очередь, подлетел к губам и обходительно наклонился. — Не бойся, не палёная.

— Убери! Твою я пить не буду, если хочешь, чтоб я выпил, дай мне сходить за своей. Недалеко.

— Да она вся наша! Эта только что со склада! И вообще: ты должен хоть немного бояться! Ты в ужасе должен быть! Почему ты так спокоен?

— Потому что пьян, — честно и самодовольно улыбнулся я.

— Не зря ты поминал Эпикура. У тебя алкогольная атараксия…

Некоторая рассеянность ночного посетителя добавила мне уверенности, как наркомовские сто грамм. Бес был очень силён, но не всесилен. Что-то я должен был сделать… Что?

— Бери свою водку и садись.

После того как я налил себе в свой, что характерно, стакан и выпил, то почувствовал себя ещё более расслабленно и нагло спросил: