Ренуар - [16]

Портрет Шоке. 1876

Я боялся сначала, чтобы более или менее влюбленные поклонники моих моделей, которых я подцепил в Мулен де ла Галетт, не помешали своим подругам приходить в мастерскую, но они тоже оказались славными малыми; я даже заставил кое-кого себе позировать. Не надо все-таки думать, что эти девушки были доступны кому угодно. Среди этих детей улицы были строгие добродетели. Я вспоминаю одну, совершенно в моем вкусе; я помню ее стоящей в экстазе перед витриной ювелирных изделий на улице Мира. Я был с Дедоном и одним из его друзей — бароном Ротшильдом. Этот последний сказал нам:

«Мне хочется осуществить мечты этого ребенка!» — и, обращаясь к ней: «Мадемуазель, хотелось бы вам это кольцо?»

Тогда она начала так кричать, что прибежал агент и забрал нас всех в участок. Когда она объяснила, в чем дело, полицейский комиссар, извинившись всячески за своего неловкого агента, задал нашей простушке первосортную головомойку. Уходя, мы слышали окончательные фразы: «Вот еще индюшка… Как!.. Когда сам господин барон!..»

Портрет Берты Моризо. 1872

Я. — Недавно я видел на одной выставке ваших «Вышивальщиц». Не в Мулен де ла Галетт ли вы нашли таких принцесс? И когда?

Ренуар. — Эта картина не так стара (около 1900–1905 г.). Что касается ваших «принцесс», так это просто мои горничные… А ко времени «Мулен де ла Галетт» относится еще один холст — «Девочка в голубом переднике». Она написана тоже на Монмартре, под открытым небом.

Я. — А панно, изображающие танцы? Те, что у Дюран-Рюэля?

Ренуар. — Они сделаны после «Мулен де ла Галетт». Одна из танцующих — моя жена. Другая модель — Сюзанна Валадон, которая потом занялась живописью! А мой друг Лот позировал для обоих кавалеров. Он изображен также в «Лодочниках» с Летренгезом и Эфрусси.

Я. — Кажется, к тому же времени относится аукцион, устроенный вами вместе с Клодом Моне, Сислеем и Бертой Моризо в отеле Друо?

Ренуар. — Когда мне удалось получить этот заказ на тысячу двести франков, который позволил нанять сад на улице Корто, я подумал: «А ведь, пожалуй, нашлись бы еще храбрецы, склонные оплатить наши холсты дюжиной сотен франков, если бы только они нас знали. Ударим-ка погромче нашим аукционом в отеле Друо!» Мои друзья с энтузиазмом поддержали эту идею. Мы собрали двадцать картин — избранных, — так нам казалось по крайней мере. А в результате продажа дала нам две тысячи сто пятнадцать франков, так что мы даже не смогли покрыть расходы и остались должны аукционисту.

Однако некто мосье Азар храбро поднял цену на один из моих холстов — «Новый мост» — до трехсот франков^[31]. Но никто не последовал его примеру.

Как бы то ни было, этот аукцион имел для меня счастливые последствия: я познакомился там с мосье Шоке. Это был министерский служака, который при своих весьма скудных ресурсах сумел создать одно из самых замечательных собраний. Правда, в то время и даже гораздо позже для того, чтобы коллекционировать, не надо было быть богатым, — достаточно было иметь немного вкуса.

Мосье Шоке случайно зашел в отель Друо во время выставки наших картин. Он соблаговолил найти в моих картинах некоторое сходство с произведениями Делакруа, своего божества. В самый вечер аукциона он прислал мне письмо, в котором, делая всевозможные комплименты моей живописи, просил меня написать портрет мадам Шоке. Я тотчас же согласился. Мне редко приходится отказываться от заказов на портреты. Когда модель уж совсем дрянцо, я принимаю это как испытание. Художнику полезно время от времени справляться со скучной работой… На просьбу, например, написать портрет мадам Л. я отвечал, что не умею писать хищных зверей! Не таков был случай с мадам Шоке. Если вы видели этот портрет, Воллар, может быть, вы заметили вверху портрета копию с Делакруа? Этот Делакруа был в коллекции Шоке. Сам Шоке просил меня поместить Делакруа в моей картине:

«Мне хочется иметь вас вместе, — вас и Делакруа».

Как только я познакомился с мосье Шоке, я стал думать, как бы заставить его купить что-нибудь у Сезанна. Я провел его к папаше Танги, где он приобрел маленький этюд нагого тела. Он был восхищен своей покупкой и по дороге домой твердил:

«Как это будет прекрасно выглядеть между Делакруа и Курбе!»

Но, протягивая руку, чтобы позвонить у своей двери, он остановился:

«Что скажет Мари? Послушайте, Ренуар, сделайте мне одолжение. Скажите, что этот Сезанн принадлежит вам, и, уходя, забудьте взять его с собой. У Мари будет время привыкнуть к этой вещи, прежде чем я признаюсь, что она моя!»

Эта маленькая хитрость увенчалась полным успехом, и мадам Шоке, чтобы доставить удовольствие супругу, очень быстро освоилась с живописью Сезанна. Что касается самого мосье Шоке, то его восхищение Сезанном, которого я не замедлил привести к нему, дошло до того, что при нем невозможно было заговорить о каком-нибудь художнике, чтобы он не вставил сейчас же: «А Сезанн?»

Если бы вы слышали рассказ мосье Шоке о том, как во время своего пребывания в Лилле, его родном городе, он просвещал своих сограждан, гордых восходящей в Париже славой другого лилльского уроженца — Каролюса Дюрана. «Каролюс Дюран? — спрашивал Шоке у тех, кто говорили ему об авторе „Дамы в перчатках“. — Каролюс Дюран, да нет же, я никогда не слыхал такого имени в Париже. Уверены ли вы, что не ошибаетесь? Сезанн, Ренуар, Мане — вот имена живописцев, о которых говорит весь Париж! Но ваш Каролюс! — решительно, вы, должно быть, ошиблись!»