Ренуар - [15]
«Вы от нее избавитесь, мадам, так как мой друг Кайеботт поручил мне предложить вашему супругу тройную цену за нее и так как я думаю, что ваш супруг больше, чем кто-нибудь другой, не сочтет эту цену ненормальной…»
«Но я никогда не говорила, что мне не нравится эта картина! — протестовала мадам С. — За исключением некоторых, совсем незначительных мелочей…»
Я охотно узнал бы, что это были за «незначительные мелочи», но мадам С. без дальнейших объяснений позвала лакея, приказала принести молоток и гвозди, и моя картина была повешена на виднейшем месте, в зале. Мадам С. оказалась не из тех, кто позволяет себе соблазниться перспективой выгоды. Нет, она совсем не была похожа на свою подругу, мадам Н., для которой я написал за пять луи маленькую «Головку ребенка». Через несколько лет кто-то сказал ей:
«Позвольте, да у вас есть Ренуар!»
«Да, — сказала мадам Н. — Иначе говоря, мертвый капитал в пять луи!»
«Пять луи, — вскричал собеседник. — Вы можете приписать ноль!»
Мадам Н. остолбенела при мысли, что столько денег лежит без толку. И когда вернулся муж, она вручила ему уже снятую со стены картину со словами: «Беги скорее с этой вещью к Дюран-Рюэлю!»
Эту симпатичную мадам Н. я застал однажды в слезах:
«Можете себе представить, мосье Ренуар, мой муж обманывает меня после тридцати лет верности!»
Тридцать лет верности! Я подумал, что она немного преувеличивает. Но так как я все-таки стал говорить ей, что тридцать лет верности — ведь это великолепно, она продолжала:
«И это еще не все. У меня есть доказательства, что эта распутница не переставала получать свои пятьсот франков неизвестно за что во время нашего пребывания на даче».
Через С. я познакомился с некоторыми другими любителями — Дёдоном, Эфрусси, Бераром… Этот последний привел ко мне однажды банкира Пилле-Виля, который как раз искал портретиста; однако же я оказался неподходящим. «Вы понимаете, конечно, — сказал он мне, — я в этом не разбираюсь, да если бы и разбирался, мое положение обязывает меня иметь у себя картины дорогостоящих авторов. Поэтому мне придется обратиться к Бугеро, если только я не найду другого художника, который бы котировался выше».
По счастью, были еще и другие любители, такие, например, как мосье де-Беллио, которые решались иметь у себя «дешевую живопись». Но эти любители представляли такое исключение, что «вытряхивать» нам приходилось всегда одних и тех же.
Всякий раз, когда кто-нибудь из нас нуждался в двух сотнях франков, он бежал в кафе «Риш» в час завтрака; там можно было наверняка встретить мосье де-Беллио, покупавшего даже не глядя картины, которые ему приносили. Таким образом, он скоро так заполнил свою квартиру, что нанял еще другую, куда складывал приобретенные холсты. И если после смерти мосье де-Беллио осталось громадное состояние в картинах, которые ему почти ничего не стоили, можно, по крайней мере, сказать с уверенностью, что целью его было не составление собрания картин.
Но я вспоминаю еще кое-какие картины, сделанные на улице Св. Георгия: «Завтрак» — теперь — во Франкфуртском музее, «Женщину с чашкой шоколада». Тип женщины, который я особенно любил писать, — Маргарита. В то время у меня была еще другая модель, тоже красивая девушка и прекрасно позировавшая, — Нини; но я все-таки предпочитал Маргариту. В Нини мне не нравилась некоторая примесь бельгийского типа.
Я. — Какие костюмы вы пишете охотнее всего?
Ренуар. — Сказать по правде, больше всего я люблю обнаженных женщин, но когда мне приходится писать одетую женщину, я все-таки предпочитаю платье «La robe princesse», которое придает женщине такую красивую, гибкую линию.
Я замечаю, что не рассказал вам о «Мулен де ла Галетт». Эта картина тоже написана на улице Св. Георгия (1875).
Франк Лами, переворачивая подрамки в моей мастерской, нашел эскиз «Мулен де ла Галетт», сделанный по памяти. «Совершенно необходимо написать эту картину», — сказал он мне.
Это было очень сложно — найти модели, сад… Мне посчастливилось получить заказ, который был мне оплачен по-царски: портрет дамы с двумя девочками за тысячу двести франков. Тогда я нанял на Монмартре за тысячу франков в месяц дом, окруженный большим садом; там-то я и написал «Мулен де ла Галетт», «Качели», «Выход из консерватории», «Торс Анны»… По поводу этой последней картины меня немало упрекали за фиолетовые тени на теле!
«У вашей модели была оспа!» — сказал мне один художественный критик, и можно было почувствовать, что только ради приличия он не называет другую болезнь, похуже>[30].
В этом же саду я сделал несколько портретов мадемуазель Самари. Какая прелестная девушка! Какая кожа! Положительно, она освещала все вокруг себя!
Мне посчастливилось найти в Мулен де ла Галетт девушек, которые охотно позировали; например, вот те две, что изображены на переднем плане моей картины. Одна из них, назначая часы нашей работы, писала мне на бумаге с золотым обрезом. И как-то раз я ее встретил на Монмартре с бидонами молока. Я узнал потом, что у нее была маленькая холостяцкая квартирка, которую ей меблировал один из представителей золотой молодежи с разрешения ее матери, согласившейся лишь при условии, чтобы она не оставляла своей почтенной профессии.
