Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - [44]

Мама посоветовалась с директором детдома, и он порекомендовал обратиться с заявлением в районную администрацию. Мы подали заявление и ждали решения несколько месяцев.

Весной мы переселились от Белоусовых в дом Поклевского. Он обычно пустовал, и только иногда в нём устраивала вечеринки молодёжь. Что удивительно, там всегда было чисто. Вероятно, кто-то наводил там порядок и закрывал двери. Стёкла на окнах были целые. Нам предложили устроиться на кухне, где была русская печь. Там было уютно и тепло. Кухня была просторная, и наша семья в ней свободно умещалась. Было единственное «но» – когда-то кто-то в кухне разводил кроликов, и запах их проживания сохранился, особенно на деревянном полу. А ведь у нас даже кроватей не было, и пол был для нас кроватью.

Место нашего проживания было «бойкое». Рядом была конюшня, а во дворе находился конный двор с телегами, санями и всяким другим инвентарём, а также «резиденция» бригадира, который давал с утра наряд своим подчинённым. Днём же деревенская детвора, в отсутствие взрослых, любила в этом дворе собираться и проводить свои детские игры. Рядом находилась река, куда можно было сходить искупаться.

Накануне мама получила пособие за погибшего мужа. После реформы рубль подорожал, и нам соответственно снизили размер пособия со 125 до 75 рублей. Дома был один Женька, все остальные были на работе. Даже девятилетняя Фая работала няней у зажиточных людей в Луговой. Женька наш, видимо, знал, где лежат деньги, взял их и раздал ребятам, которые играли во дворе нашего жилища. Самым старшим из них был четырнадцатилетний Генка Белоусов, крупный не по возрасту. Он взял у Женьки двадцать пять рублей. Оставшиеся пятьдесят Женька раздал ребятам помоложе Генки (но старше себя): кому по пятёрке, кому по десятке.

Я шёл домой с работы на перерыв, когда мне пацаны сказали, что Женька раздал деньги ребятам. Я зашёл домой и устроил ему допрос «с пристрастием». Он не сразу, но всё-таки рассказал, кому и сколько отдал денег. Я сразу кинулся искать этих мальчишек. Первым встретил Белоусова. Я сразу взял его за грудки и потребовал вернуть деньги. Он ответил, что потратил их в магазине. Я врезал ему по щеке, но он упорно повторял, что деньги израсходовал. Я врезал ему посерьёзнее – безрезультатно.

– Тогда пойдём домой, с твоей мамой разберёмся! – И я потащил его в сторону его дома. Но дома у него никого не оказалось. Я взял первое, что под руки попалось (а попались плоскогубцы) и забрал их с собой. Дальше пошёл по другим адресам, и все безропотно возвращали деньги. А один мальчик, которого Женька не назвал, так как не знал его имени, принёс деньги сам к нам домой тем же вечером.

На днях нам пришло сообщение из районной администрации, что нашего Женьку берут в Луговской детдом. Прошло четыре месяца, как мы туда обратились.

Женьку проводили. Он был радостный, нам же было грустно. Мы, взрослые, понимали, что такое расставание. Жизнь наша была трудна: не было своего постоянного жилья, не хватало еды. Молочные и мясные продукты нам приходилось покупать. Лишь в этом году мы получили участок под огород. Посадили в основном картошку. После ухода Женьки мы получили грустное облегчение – он под присмотром и сыт.

Я был два раза у него в детском доме. Он радовался, а ребятам хвалился, какой у него большой брат. Домой не просился, говорил, что ему здесь хорошо.

Но осенью случилось непредвиденное. Луговской детдом эвакуировали. Сказали, что в Талицу. Зимой я его там искал. Был в двух детских домах, но мне в обоих ответили, что в списках такой не значится.

Приходили страшные мысли о том, что его, может, уже нет в живых. Мама сильно расстраивалась. Так мы потеряли на довольно большое время «след» нашего Женьки.

Глава 21. УЧЁТЧИК

В этот сельскохозяйственный сезон меня повысили в должности, назначив учётчиком в тракторную бригаду. В мои обязанности входили учёт расхода горюче-смазочных материалов, замер обработанных земельных площадей и ежедневный отчёт по каждому трактору и трактористу, передаваемый на машинно-тракторную станцию (МТС).

Тракторист за смену при выполнении нормы и работе около 12 часов получал полтора трудодня. В случае недовыполнения или перевыполнения трудодень изменялся в сторону уменьшения или увеличения в процентном отношении. Всё это я должен был просчитывать в своём отчёте. За один трудодень тракторист получал три килограмма зерна и пять рублей денег, но зерно выдавали только в конце рабочего сезона. Обычные же, рядовые колхозники получали по остаточному принципу и по решению правления.

Моим основным орудием труда являлась сажень. Она была сделана из двух деревянных узких реек, немного различавшихся по длине, и соединённых между собой вверху шарниром. Чтобы переставлять заострённые концы сажени, использовалась небольшая ручка. Металлический стержень, расположенный на шарнире по горизонтали между «ногами» сажени, держал постоянное расстояние между её концами – 2 метра. Сажень была разборной и удобной в переноске или перевозке.

Поля в длину были от 200 метров до километра, и саженью приходилось немало помахать. Рабочий день у меня обычно проходил следующим образом. В полвосьмого я приходил в тракторную бригаду, замерял работу ночной смены, расход керосина. В восемь была пересменка. Я помогал заправлять трактора топливом и записывал данные. Шёл домой составлять отчёт о суточной работе бригады. Позавтракав, отправлялся в МТС сдавать отчёт. Несмотря на то, что до МТС было четыре километра, этот путь не был для меня обременительным. Сдав отчёт, возвращался домой, так как у меня всегда в середине дня была пара часов свободного времени. Это время я часто использовал для прослушивания радио-тарелки – нового для нас всех увлечения.