Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - [39]

За пять дней мы определились с работой. Мама устроилась на МТФ дояркой, меня определили подвозчиком воды и горючего к тракторам, а Венеру в пастушки. Руководство подыскало нам квартиру на второй улице, через дом от председателя колхоза. Дом был крайним, недалеко от железной дороги. Пришлось привыкать к грохоту поездов и сигналам паровозов.

Хозяйка дома, Конева, была вдовой. Женщина худощавая, медлительная в движениях и делах. У неё был сын Анатолий, старше меня на год-полтора. Мы с ним быстро сдружились. Лёжа на полатях, рассказывали друг другу всё, что нам казалось интересным, строили планы на будущее. Работал Толя в тракторной бригаде, как и я. Он получал горюче-смазочные материалы на нефтебазе на станции Поклевской и привозил их на полевой стан. Бочки с керосином были 200-литровые. А я набирал воду в деревянную бочку вёдрами, прямо заезжая в реку, где был брод для проезда на другой берег. И вёз эту воду на поля, где работали трактора. Доводилось мне перевозить и горючее. Поля были небольшими, разбросанными на больших расстояниях друг от друга. Их отделяли леса и перелески. Иногда приходилось грузить очень тяжёлую железную бочку, когда в ней оставалось ещё много керосина. Тогда надо было использовать две длинные толстые жерди, приставляя их наклонно к телеге и таким образом закатывая бочку наверх для перевозки.

К колхозу были закреплены два трактора. Они обрабатывали почву под посев. Сеяли здесь тоже с помощью трактора и сеялки. Убирали урожай комбайном, хотя в то время ещё не самоходным. Его возили по полю трактора, а он жал, молотил и высыпал зерно в бункер. В общем, все полевые работы в деревне Перванова выполнялись механизированно. Это нам было непривычно, ведь в Кваке всё делалось дедовским методом и даже прадедовским: жали ниву вручную серпами, сеяли, раскидывая зерно по полю руками. В Кваке не видели тракторов с начала войны. Пошёл уже третий послевоенный год, а механизации не было и в помине; посевных площадей же в Кваке было значительно больше, чем в Первановой.

В колхоз привезли удобрения и высыпали их не на территории склада, а у забора. Рядом был конный двор, и некоторые лошади паслись свободно. Набрели на это удобрение, погрызли его и отравились. Две из них погибли. Одна из погибших лошадей была «мамашей», и у неё остался маленький жеребёнок, которого нужно было поить парным молоком. Колхозный бригадир, Андрей Конев, поручил мне уход за этим жеребёнком. Я получал на ферме 2,5 литра только что надоенного молока, стаканчик брал «на пробу» себе и шёл на конюшню к своему питомцу. Он с удовольствием выпивал молоко, и я, «поиграв» с ним, отправлялся домой на завтрак. Потом запрягал в дроги с деревянной бочкой коня по кличке Чалко и развозил воду к тракторам. Вечером снова заезжал на ферму за молоком, на конном дворе распрягал Чалко, шёл к своему питомцу и поил его.

Так длилось около месяца. Почти каждый день я выводил жеребёнка на прогулку. Надевал ему на шею длинные вожжи и гонял кругами по лугу. Постепенно он научился щипать травку. А когда совсем окреп и стал питаться подножным кормом, я перестал носить ему молоко. Скоро он стал пастись вместе с табуном. По утрам я заходил за своей рабочей лошадью Чалко. Но Весёлый – так я назвал жеребёнка – увидев меня, мчался ко мне со всех ног. Я ему трепал гриву, обнимал за шею. Он наклонял голову ко мне на плечо, а я гладил его мордочку. А потом он шёл за мной, пока я не ловил Чалко, на которого садился верхом и уезжал на работу.

* * *

А тут произошла (не побоюсь сказать) всеколхозная беда. Нашего толкового председателя Николая Михайловича Конева арестовали. Якобы за антисоветчину и вредительство. На каком-то совещании сказал что-то неугодное руководству района и был обвинён в антисоветчине. А вредительство заключалось в том, что две лошади отравились удобрением. Его жена ездила в областной суд в Свердловск и потом рассказала, что ему дали 18 лет лагерей. У них была дочь Маша, хорошая, красивая девушка, моего возраста. Вскоре после суда Маша вместе с матерью уехала в неизвестном направлении, бросив дом на произвол судьбы. Позднее в нём жили такие же бездомные, как мы.

После ареста председателя-«врага народа» жизнь нашей семьи ухудшилась. Районные власти прислали нового председателя по фамилии Чернов. Внешне он своей фамилии полностью соответствовал, был брюнетом, с чёрными мохнатыми бровями и тёмными недобрыми глазами. Когда мы его попросили выписать со склада зерна или муки, он ответил:

– Получите в конце отчётного года на трудодни, как все!

Так началось снова наше полуголодное существование. У местных жителей мы узнали, что можно варить суп или печь лепёшки из лебеды и крапивы. Крапиву мы и раньше употребляли в пищу, а про лебеду слышали впервые. Попробовали. Не отравились, но и не наелись.

В районном центре Талице был спиртовой завод, изготовлявший этиловый спирт из отборной пшеницы. Отходы от этого производства назывались бардой, которую закупали колхозы и частники как дополнительный корм для скота. В барде находились продукты очистки пшеницы, которые, выделив из жидкости, можно использовать в пищу и людям. Но чтобы попасть на территорию завода, нужно иметь пропуск, который выдавали в подсобном хозяйстве завода. Оно находилось на пути от нас в Талицу, где-то в километре от города. А чтобы получить пропуск, нужно было отработать в подсобном хозяйстве, прополоть или окучить две сотки картофельного поля.