Реквием по Марии - [187]

— Осмелюсь заметить, госпожа Мария, таких потрепанных типов можно было увидеть только в первые месяцы после войны.

— Кто это может быть? — Мария нахмурилась. — Может, кто-то из знакомых артистов, оказавшихся в безвыходном положении… Сколько еще времени до того, как поднимут занавес? Час? Тогда пусть войдет.

И Фреда впустила незнакомого мужчину в костюме, когда-то бывшим элегантным, но который давно перестал выглядеть более или менее прилично. Не лучше выглядел и «тип», облаченный в этот костюм. Обрюзгшее тело, небритое, может, неумытое лицо, кончавшееся огромной лысиной, редкие волоски которой не были ни вымыты, ни причесаны. Ничего странного, что, увидев его, Фреда пришла в полное замешательство. Мария вновь испытала неприятное ощущение, на котором уже несколько раз ловила себя сегодня, — словно бы в горле у нее постоянно и болезненно покалывало. Кто же это? С усилием прогнав раздражение, она вполне любезным жестом пригласила гостя сесть. Мужчина сел и широко, многозначительно улыбнулся.

— Как поживает очаровательная богиня прежнего, настоящего Кишинева?

Этот фамильярный тон неприятно поразил ее. Но в ту же минуту она узнала посетителя.

— Господи, это вы?!

— Трудно узнать, не правда ли? — криво ухмыльнулся тот. — Да, почтенная госпожа. В отличие от вас я был повержен в том великом сражении, имя которому — жизнь.

Шербан Сакелариди. Тот самый красивый, элегантный офицер, при виде которого однажды тревожно забилось ее сердце.

Мария понимающе кивнула головой.

— Сражения бывают разные. Вы, к сожалению, выбрали самое кровавое.

— Вы правы. И самое бесперспективное. Только одно можно сказать: у нас не было другого выбора. Руководствовались ложным патриотизмом…

— К сожалению, — простите, что говорю это напрямик, — ложным было все, чем вы владели. Ложной была жизнь, которую вели, страсти, которые так любили афишировать…

— А у вас прекрасная наблюдательность… как у настоящего психолога.

— Дело в профессии. Приходилось ставить себя на место стольких людей. То есть персонажей.

Больше, казалось, говорить было не о чем. Установилась тягостная тишина.

— А сейчас? — спросила она лишь бы что-то сказать.

— Изгнанник. Как, наверно, успели уже заметить.

— А почему?

— Как почему? Неужели не знаете, что делается сейчас в моей стране?

— Но…

Хотелось заметить: сколько миллионов нашли свое место в нынешней, какая есть, стране. Однако она промолчала. Снова ощутила покалывание в горле. И потом, вправе ли она в чем-то обвинять его? И все же в конце концов не смогла удержаться:

— У вас была легкая, красивая жизнь. Можно было попытаться сделать что-то доброе, полезное. Сделать счастливой женщину. Вырастить ребенка. Так, по крайней мере, мне показалось, когда впервые увидела вас в тот солнечный майский день.

— Вы сентиментальны, сударыня. Что естественно для вашей профессии. Но как будто мы сами выбираем себе судьбу? Хотя в основном, конечно, правы. Сейчас, однако, слишком поздно предаваться запоздалым сожалениям. Пардон, стоило высказаться в единственном числе, применительно лишь к себе. Очень рад вас видеть. На спектакли, как нетрудно догадаться, я не хожу. И не слишком большой энтузиаст, и не позволяют обстоятельства. Но рад был видеть вас. Встреча с жизнью, которая, как точно вы заметили, когда-то была красивой.

Сакелариди давно ушел, а она по-прежнему сидела, углубленная в мрачные мысли. Почему всегда, когда она видела его, начинало казаться, что их связывает что-то, что в их судьбах есть нечто похожее? Что может быть общего, как заметила однажды Тали, между нею и этим человеком? Тем более сейчас, когда он полностью опустился, она же… Но что она? Разве она может считать себя победившей в жизни? Где чувство удовлетворения, уверенности в завтрашнем дне, счастья, за которым столько времени гналась? Как всегда, встреча с этим человеком еще более обострила ощущение беспокойства, страха, которое все более охватывает ее в последнее время.

Она сделала над собой усилие, поднялась и, как всегда прямая, напряженно ступая, подошла к туалетному столику. Фреда стала подгонять платье, завязала ленту на шляпе. Бедная Фреда. Если б она знала, как мало сил осталось в сердце, которое так тревожно бьется под тонкой тканью этого платья! И какие черные мысли приходят ей в голову! Как не соответствуют они этой кокетливой шляпке!

Но едва она вышла на сцену, как сразу же все исчезло. Она опять почувствовала себя легкой, сильной, хозяйкой не только собственных чувств, но и тех, которые должна была испытывать героиня. И разве лишь голос… Только бы не подвел голос!

Спектакль приближался к концу. Слава богу. Вот и на этот раз победила…

Откуда-то из глубины души поднялась боль, нестерпимая, страшная. Она поднималась и поднималась к горлу, готовая сдавить его. Стало нечем дышать. Трудно было понять, как она сделала несколько шагов до кулисы, где упала на руки Фреды.

— Мария! Мария! О, пресвятая богородица! Помогите мне!

Зал содрогался от аплодисментов. Отдаленные, приглушенные кулисами голоса выкрикивали ее имя.

С помощью актеров Фреда привела ее в уборную, осторожно уложила на диван.

— Лежи спокойно, дорогая моя! Солнышко мое, радость моя! Лежи спокойно, ради бога. Уже послали за доктором Флюгером.