Реквием по Марии - [183]

И вот первое представление «Кармен». Она все же нашла в себе силы для низкого и одновременно сильного звучания голоса, справилась с физическими и моральными нагрузками, которых требовало исполнение роли. Театр давно уже опустел, а в ушах все еще стоит шквал аплодисментов, да и гримерная утопает в море цветов.

Она сидела перед зеркалом, и из его таинственных глубин сверкающими, страстными глазами на нее смотрела непреклонная, гордая Кармен. Лепестки красного цветка, вплетенного в высокую прическу, кажутся вспышками огня на фоне черных блестящих волос. Однако ничего этого она не видела — поскольку устало сомкнула глаза. Откуда-то издалека возникла внезапно простая, протяжная, грустная и в то же время страстная мелодия. Послышался шелест волн, а в густой, опьяняющий аромат, который издавало такое множество цветов в сравнительно небольшом пространстве уборной, внезапно вплелся настораживающий запах водорослей. Все же этот сказочный край, исстрадавшийся и искрящийся в торжествующем сиянии солнца, отдаленный столькими километрами и голубыми водами Бискайского залива, все же он жил в ней, подсознательно продолжал существовать все эти дни, когда, работая до изнеможения, она готовила себя к испытанию этим вечером, этой премьерой. И как будто снова услышала восхищенные возгласы мужчин, провожавших ее жадными глазами: «O guapa! O morena!» И вновь увидела лица коллег, товарищей по тому лету: Гвидо, Нуцы, Росано-Росанито. «Прощай, Мария!» «Прощай, Гвидо, и все вы, милые итальянцы. И привет — если повезло, если удалось благополучно вырваться из того ада, который всем нам выпал на долю».

Из задумчивости ее вывело внезапное появление Фреды. Она казалась испуганной, хоть и пыталась не проявлять беспокойства. И все же проявила его — едва лишь открыла рот.

— Прошу тебя, не теряй самообладания. Держись хладнокровно, Мария. Главное, держаться хладнокровно.

— Густав?!

— Ах, нет! Нет, нет. Что-то более сложное. Более серьезное.

— Более серьезное? Более сложное? Что ты имеешь в виду?

У Марии стали дрожать губы.

— Ох, пресвятая богородица! Я ведь просила: держи себя в руках! Они здесь.

— Кто: они?

— Русские!

— Русские?

Мария, только что резко поднявшаяся со стула, снова повалилась на него.

— Ничего не понимаю. Как ты знаешь, русские, слава богу, здесь уже давно.

— Имею в виду за кулисами. Думаю, пришли за нами.

— За нами? В каком смысле? Послушай, Фреда: зачем прислушиваться к чепухе, которую несут всякие болтуны и здесь, за кулисами, и на рынке в городе?

Она знала, что по городу стали распространяться фантастические слухи насчет таких-то и таких-то действий советских военных, а в театре некоторые злопыхатели давно уже нашептывали, что следует проверить поточнее, чем она занималась при фашистском режиме.

— Вспомни, как жили тогда в имении? И кто помог нам добраться до Братиславы? — недовольно упрекнула она Фреду.

— Тогда было тогда. Еще не отделили пшеницу от сорной травы. Во всяком случае, я не уйду отсюда, так и знай. Будь что будет, а от тебя не отойду. Готовься, сейчас приглашу.

Мария осталась недвижимой в кресле, только устремила взгляд к двери. Она была скорее заинтригована, нежели озабочена. В голове, правда, промелькнула страница местной газетенки из числа тех, что постоянно меняют лицо и окраску. Совсем недавно в ней упоминалось о том проклятом фильме Густава. Неужели еще что-то подстроили?

Вошел молодой советский офицер в красивой парадной форме, но одновременно с большим рюкзаком в руках, который офицер поторопился опустить на пол у двери. Человек, который приходит тебя арестовать, вряд ли будет выполнять задание, неся в руках такой груз.

— Прошу меня простить, от всего сердца. Знаю, что ввалился вот так, непрошенно, — начал он, явно обескураженный. — Но завтра мы уезжаем, и это значит… Я же так давно хотел повидаться с вами. Сказать вам.

— Садитесь, прошу вас, — проговорила Мария.

И вдруг едва не потеряла сознание. Когда поняла, что офицер обращается к ней на ее родном языке, на том милом, сладком языке, звуки которого ей столько лет не приходилось слышать. Ответила она также по-молдавски.

— Кто вы? — все еще не веря себе, спросила она.

— Простите, не представился. Меня зовут Влад Друмя.

— Друмя? Какое красивое имя! Но не это меня удивляет. Мы говорим на одном и том же языке.

— А как же! Именно поэтому так хотелось вас увидеть. Я из Кишинева. Вырос почти на той же улице, что и вы.

— Господи! Это правда?

— Уверяю вас. Хотя в то время встретиться, конечно, не могли. Когда уехали из Кишинева, я еще играл в цурки у Иванкова.

Мария не знала или, может, забыла, что означает слово «цурка». Но Иванков…

— Рос в годы, когда ваша слава докатилась и до нас. И вырос в атмосфере восхищения, любви к вам. Точнее сказать, почтения, которое испытывали к вам все до одного жителя нижних кварталов города.

— Это немыслимо! Значит, местом ваших игр тоже был Иванков?

— Точно. Тем более что жил почти рядом с ним. Наш двор находился по соседству с Красной мельницей. Вы еще помните эту мельницу?

— Как же не помнить? Разве можно все это забыть?

— Видел ваши снимки на афишах. И сразу же узнал. Ведь смотрел фильмы с вашим участием. И пошел на спектакль…