Реквием по Марии - [180]

«А где могут использовать актера?»

Но тут фрау Инге вспомнила наконец об обязанностях хозяйки. Все еще вздыхая, воскликнула:

— Как нехорошо, фрау Мария! Не успели зайти в дом, а я со своими бедами, держу вас в холле! Мица! Йозеф! Возьмите багаж госпожи!

— Не беспокойтесь, фрау Инге, — грустно улыбнулась Мария. — Никакого багажа у нас нет. Если не принимать во внимание этот живой груз…

В глазах ее промелькнул светлый луч — она повернулась показать детей фрау Инге. Однако в холле их не было. Фреда не стала ожидать распоряжений хозяйки. Разве не была она здесь как у себя дома? Дети давно плескались в ванне, она же вместе с Мицей торопливо наводила порядок в комнатах, где жила когда-то Мария. До нынешнего времени они стояли пустые. В последние годы дела пансиона «Ингеборг» шли все хуже. Никто не совершал больше увеселительных поездок, никто не приезжал в Вену, чтоб устроить дела. После того как здесь прошел фронт, жизнь только вступала в нормальную колею.

Сейчас, с приездом Марии, начал выходить из оцепенения и пансион. Дети с шумом и криками бегали по коридорам и лестнице. Мица, под присмотром Фреды, а затем и самой хозяйки, принялась вытряхивать ковры, сметать пыль, натирать до блеска полы и мебель. Вена была заполнена солдатами и офицерами русских, американских, французских частей. Кто-нибудь из них мог заглянуть и сюда, на Вольцаллее, хотя гостиниц в городе хватало. И пустовали даже самые крупные и роскошные.

Йозеф, тоже сильно постаревший, возобновил ежедневные выходы в город, на рынок. Однако кроме молодой редиски и шпината редко когда приносил что-нибудь посущественнее.

Фрау Инге решила тянуть лямку и дальше, хотя внешне казалось, что ничто в мире ее больше не интересует. Однако так уж повелось: мертвый с мертвыми, живой с живыми. И начала проводить инвентаризацию хозяйства. Даже подумывала о том, чтобы съездить в Халл, посмотреть, как дела в санатории, несмотря на то что принес он ей одни слезы и горе. Предавалась печали она теперь только по вечерам, в спальне, где рядом с пожелтевшей от времени фотографией господина Вайсмюллера находилась теперь и фотография Берти, бесстрастно глядевшего из-под обвитой траурной каймой рамочки.

Эти поздние часы стали тяжким испытанием и для Марии. Боль, которую поначалу прогнали страхи и переживания последних месяцев, с их бесконечными бомбежками, как и полная неожиданностей дорога в Вену, сейчас вернулась снова и стала еще сильней. Густав не подавал никаких признаков жизни. Неужели тоже погиб? Но нет, этого не может быть! Ни за что на свете! А кто это сказал? Погибли тысячи, миллионы людей. Почему же именно он должен избежать общей участи? Однако днем, когда шум возвращавшегося к привычному ритму жизни города врывался в открытое окно, когда каштан сбрасывал лепестки розоватых цветов на подоконник, а солнце игриво рассыпало свои лучи, отражавшиеся на отлично отполированной поверхности пианино, в ней снова возрождалась надежда, что Густав жив. Поскольку слишком уж порой спокойно у нее на сердце; если б верила, что никогда больше его не увидит, все было бы иначе. Однако наступала ночь, и прежние сомнения, одолевавшие ее в часы бессонницы, становились еще мучительнее и безжалостнее.

Днем весь дом был наполнен музыкой. Как и в начале жизни в пансионе, редкие прохожие сейчас так же замедляли шаги у его окон. Оттуда неслись звуки чарующей музыки, арии из знаменитых, хорошо известных каждому жителю Вены опер. Неужели у хозяйки такая богатая коллекция грампластинок?

В театре она еще не показывалась. Со дня на день откладывала визит, несмотря на то что, отправляясь в дорогу, собиралась пойти туда сразу, как только смахнет с туфель дорожную пыль. Сомнения, неизъяснимый страх вдруг напали на нее. На нее, не побоявшуюся отправиться пешком из Берлина, преодолеть все тяготы и превратности пути с двумя маленькими детьми! Сейчас, когда до театра было несколько минут ходьбы, она не могла решиться переступить его порог, войти в высокую, монументальную дверь, одно воспоминание о которой заставляло учащенно биться сердце. То, что до сих пор казалось таким простым и легким, внезапно стало почти невыполнимым. Найдет ли там кого-нибудь из старых знакомых? Вспомнят ли ее после всех этих страшных, безжалостных лет?

Оказалось, что подобные мысли одолевают и Фреду. С тем только различием, что у нее был свой, особый взгляд на вещи.

— Можно войти? — появилась она однажды на пороге с лицом, на котором читалась обычная добрая, многообещающая улыбка.

— Ты уже вошла.

— Да. Но отниму немного времени. Если не помешаю, конечно. Нужно поговорить.

Мария подавила вздох. «Нет. Это не известие о Густаве. Если б оно, сказала бы сразу, без вступления».

— Говори, Фреда, — устало сказала она. — Ты же знаешь, никаких дел у меня нет.

— Как раз об этом и хочу поговорить. Сейчас вернусь.

Она круто повернулась, исчезла за дверью, однако буквально через несколько секунд вернулась. И на этот раз входила очень осторожно, поскольку несла на плечиках фланелевый цвета опавших листьев костюм.

Мария ничего не поняла. Хотя костюм смутно напоминал о чем-то. О премьере? О празднике? Во всяком случае, о чем-то приятном, из другой жизни. С ежедневными радостями, с веселыми поездками за город. Когда-то она носила такой костюм, когда-то, давным-давно. Но где раздобыла его Фреда?