Реконструкция - [14]

— С тобой что-то не так?

— Кажется, у меня изжога, — сказал я наугад и в этот момент в самом деле почувствовал что-то похожее.

Майя засмеялась так громко, что Абрамов за стенкой перестал обсуждать кремацию. Это скверно, что Майя захохотала, пока я был без трусов, голый мужчина и женский смех — худшее сочетание в любом контексте.

— Я думала, что комики всегда шутят, — сказала Майя, привлекая меня к себе. — А комики только жалуются на детские травмы и болезни. А похоронный агент, наоборот, смешной.

— Он не смешной, а циничный.

— Только не дуйся. Ты мне нравишься, — Майя приникла губами к моему уху и медленно, тихо, но очень внятно сказала. — Можно даже сказать, что я тебя люблю.

Я поглядел на Майю.

— Что? Вот просто так? Я тебя люблю?

Майя опять засмеялась и стукнула меня кулачком в плечо. К глазам подступили слёзы. Годы сделали меня сентиментальным. Недавно я прослезился над романтической комедией — это уж чересчур.

Молодёжь, — думал я, пряча слёзы, — теперь у них всё запросто. Сейчас люблю, через пять минут не люблю, а я вот никому никогда и не говорил таких слов, хотя, может быть, и любил, и даже сильно. Майя смеялась, а я смотрел на неё, не догадываясь, что больше её не увижу.

* * *

Я знал, что она бросит меня. Но поверить не мог, что это случится так скоро. И главное — таким подростковым трусливым способом — отключит свой телефон и добавит во всех соцсетях в чёрные списки. Даже купил новую симку, чтобы ей позвонить, и долго слушал одну тишину, а потом был противный писк, и металлический голос сообщил, что этого номера не существует. Такая откровенная ложь меня потрясла — ведь можно было сказать, что номер заблокирован или вне зоны действия, но нет, обязательно нужно было соврать. Если верить этому голосу, то получается, ничего и не было никогда. Лучших минут моей жизни не было. С моей мнительностью я сразу стал сомневаться, что Майя была не выдумкой. Но нет, её страница осталась неуничтоженной, хотя опустела. Пропали все записи и аватар, осталось одно имя — Генрих Мурсия.

Я вспомнил тот первый звонок, на который ответил мужской голос, средневековый карнавал с рыцарями, ведшими себя хуже гопников, её квартиру с вьетнамской настойкой, которую, казалось, достали из древнего сундука. Всё это было на грани нормального по отдельности, но вместе — далеко за гранью.

Нет, её можно было понять. Во мне ни одного преимущества, которое поможет удержать красивую взрослую женщину. Моя единственная суперспособность — ногти отрастают с удивительной быстротой. И всё-таки это бесчеловечно. И не похоже на Майю, как я себе её представлял. Расставание глаза в глаза должно было доставить ей как роковой женщине садистскую радость.

Я много часов пролежал на полу, потом набрался сил, чтобы приготовить завтрак (было около пяти часов дня), высыпал в глубокую чашу мюсли, а потом сообразил, что не могу это съесть, выплеснул в унитаз. Масса шлёпнулась в стенку и стала медленно стекать. Вот так и моя жизнь, стекает. Стало до того жалко себя, что я упал на колени перед унитазом, а слёзы заволокли больной левый глаз и даже немного перекинулись на здоровый. И я сидел и смотрел, как эти мюсли, которым не удалось исполнить своё жалкое предназначение, спускаются вниз. И даже утечь не могут. Прилипают, не достигнув воды. И нужно их соскребать ёршиком.

Телефон долго звонил, прежде чем я его услышал. А когда услышал, бросился, ничего не видя от слёз, стукнулся в дверь, уронил всё, что мог уронить на пути, а это звонила бабушка. Голос её, обычно медленный и скрипучий, звучал взволнованно, и я долго не мог разобрать, что она бормотала, как будто латынь какую-то — пропапос, пропапос, пропапос.

Пропал пёс, наконец расслышал. Пропал бабушкин пёс. Активная тупая болонка по имени Джексон. Побежал отлить в кусты, а обратно уже не вернулся. Бабушка ходит уже с большим трудом, но она обшарила все кусты. Пёс исчез. Это было неудивительно, и всё-таки следовало подобрать утешительные слова.

— По собачьим меркам он хорошо пожил — лет шестьдесят, переводя на человеческие годы. Хороший средний возраст для смерти, — сказал я.

Бабушка замолчала от таких слов. Она, наверно, уже пожалела, что позвонила внуку за утешением.

— Но это самый плохой сценарий. Скорее всего, он найдётся, — сказал я.

Бабушка издала вздох.

— Он найдётся, — снова сказал я.

Я почесал лицо и услышал шорох в другой комнате. Похоже, Абрамов всё это время был здесь, а значит, слышал все мои всхлипы и причитания. Но сейчас это было не так важно. Я подумал о том, бывают ли похоронные агенты для домашних животных.

Постучал в дверь и вошёл в комнату Абрамова. Тот сидел в кресле и ничего не делал. Он смотрел на стену. На стене не было никаких узоров. Просто белая стена. Было видно, что он ни о чём не думает — просто сидит. Я помолчал и тихо прикрыл за собой дверь. После разговора с бабушкой полегчало.

* * *

Я вышел из ванной с феном в руках, когда услышал, как дверь хлопнула. Наверно, Абрамов пришёл. Но в коридоре никого не было.

— Абрамов, — позвал я.

На подзеркальнике лежал нелинованный жёлтый листок. Сверху была коряво изображена виньетка — что-то вроде гусеницы, но как будто зубчатой, возможно, это пила. А рядом — просто воронка какая-то, вся испещренная клетками. С другой стороны в углу красной ручкой начертано: 6В.