Реконструкция - [12]

Никого внутри нет. Двери захлопываются, электричка начинает медленное движение. Я засыпаю — это сон внутри сна, но он проходит без сновидений. И когда я просыпаюсь во сне, то замечаю, что проснулся босой. Даже носков нет. На меня смотрят немолодые женщины. Их губы и руки в креветочной шелухе. К раздвижным дверям прислонены лыжные палки, видимо, никто в ближайшее время не собирается их открывать. Дед с глубоким шрамом во всю шею смотрит на меня с мягкой улыбкой. Я понимаю, что это он утащил кроссовки, но ничего не делаю. Я выхожу на станции, достаю из урны пакеты и надеваю на ноги. Оказывается, в пакетах ходить практически так же удобно, как и в обычной обуви. Подхожу к табличке, чтобы прочесть название станции. Станция называется «Фрезер».

Когда проснулся, блокнота рядом со мной не было. Обыскал карманы, залез под скамейку — напрасно. В блокнот я успел записать много набросков для скетчей, из которых могло получиться кое-что. Но ещё обидней была потеря нелинованной жёлтой бумаги, на которой было особенно приятно писать. Огляделся по сторонам и заметил только мужчину чрезвычайно высокого роста в синем плаще с поднятым воротником. Плащ был похож на мой — даже на полумгновение испугался, что он стащил его у меня, хотя размеры у нас явно разные. У мужчины были седоватые длинные волосы, свисавшие на лицо. Вместо пояса великан использовал ремешок для брюк, перетягивавший большой живот почти под грудью. Несмотря на тёплую погоду, руки его были в кожаных перчатках. В одной руке он сжимал кожаный строгий портфель, а другой держал телефон с большой диагональю.

Человек в плаще стоял под турником, почти касаясь макушкой планки, но было видно, что никаких упражнений он выполнять не станет. Мне показалось, что он наставил камеру телефона на меня.

Может быть, во сне я открыл рот, и ему показалось, что будет очень смешно запечатлеть это?

«Старый говнарь», — подумал я, хотя внешность у него была не особо рокерская, и мысленно показал ему средний палец.

* * *

Мы лежали на тесном матрасе в моей комнате. Я смотрел на угол чёрного неба, который был виден в окно, Майя давила угри на моей груди с вдохновением.

Шёл вялый дождь, и кто-то ходил по маленькому двору, шурша листьями. Я представлял, что этот кто-то наступает на жёлтые распотрошённые страницы моего блокнота. Скорее всего похититель даже не изучил содержимое — никому не нужны были мои готовые шутки, и уж тем более черновики к ним, — а распустил листы, как кишки, вынув пружину. Ему просто хотелось увидеть, как они будут выглядеть на земле. Блокнотный Чикатило.

На спинке высокого стула висело Майино платье с блёстками. Что с ней не так, красивая баба, но одевается непонятно. Почти вся одежда ей велика, как будто она резко сбросила вес, но обновлять гардероб не сочла нужным, лифчик её поломан, одежда в ворсинках, сплошные небрежности.

— Поговори со мной. Расскажи историю, — сказала Майя. Её глаза сладко зажмурились, она зевнула и уточнила вопрос. — Расскажи, как тебя зачали.

Я покачал головой, и её коготки нетерпеливо вонзились в кожу. Почти все знают, как рождены, но никто не торопится добывать информацию о зачатии. Тем не менее, как раз я хорошо это знал и обрадовался, что такой вопрос ничуть меня не смутит и не заставит опять мямлить.

— Меня зачали в пансионате академии наук. Мы потом ездили туда каждое лето. Это такой советский пансионат. Там очень вкусные рыбные котлеты с пюре. Папа даже водил меня посмотреть на ту дверь, за которой это произошло. Даже стучал в тот номер.

Майя смотрела на меня без всякого выражения и молчала. Она потянулась за сигаретами и зажгла одну. Я забыл ей сказать, что сосед запретил курить в комнате.

— Меня не хотели заводить. Мать выпила абортивную таблетку, но таблетка не помогла. Я даже пытался узнать название, чтобы не повторить ошибку.

— Иди сюда, мой несчастный ребёночек, — ко мне потянулись белые нити-руки. Пепел упал мне на плечо.

— Звучит как-то дико, но хорошо, иду.

В этот момент что-то грохнулось на кухне, и Абрамов запричитал про материал, из которого нужно делать внутреннюю обивку гроба. А может, он что-то другое имел в виду, я только несколько раз различил слово «пористый».

Романтический момент был нарушен, я надел трусы и пошёл обновлять стакан с настойкой.

На Абрамове был толстый непроницаемый халат и меховые шлёпанцы. Он хорошо приготовился к зиме. Лицо его было свежее, розовое. Говоря о работе, он трогал стеклянные лепестки цветов в стеклянной вазе.

— Опять денег на гроб нет?! Ну нет у нас гробов из говна! Нету бля!

Я сделал пару глотков настойки прямо из широкого горлышка банки. Когда настойка холодная, она вкусней, и я втиснул её на свою полку в холодильнике. Мне была отведена одна полка, а у Абрамова было пять. Его полки были забиты ассортиментом жратвы — охлаждённая курица, креветки, салаты, фрукты и овощи, фарш, котлеты. Большая часть протухала и постепенно выбрасывалась, но из-за того, что моя полка была в лучшем случае полупустой, Абрамов и её всё время захватывал.

— Вот пусть это батюшке скажет: «Батюшка, ты святой человек, у нас денежек нету, может, отпоёшь нашу бабку хотя б за косарь?», — говоря, Абрамов тёр свой бритый череп как волшебную лампу. — Ну просто себя уважать-то надо немного.