Реки Вавилона - [86]

Мурад увидел его в прицел. Он крикнул об этом девяти ашбалам, двигавшимся впереди, но они не могли видеть Хоснера.

Хоснер схватил винтовку, перекатился, меняя позицию, и посмотрел в прицел. Увидев отделение ашбалов менее чем в тридцати метрах, он быстро выстрелил пять раз подряд. Одного или двух Хоснер подстрелил, остальные кинулись врассыпную. В темноте нельзя было спастись от ночного прицела, и арабы понимали это.

Мурад поймал Хоснера в перекрестье прицела. Он надеялся завладеть винтовкой израильского снайпера, а теперь этот сумасшедший мог повредить прицел. Мурад выстрелил.

Но как раз в этот момент Хоснер откатился в сторону, он услышал, как пуля вонзилась в песок возле его ног. Распластавшись на земле, он оглядел в прицел склон. Арабский снайпер знал, где он находится, а вот Хоснер не знал местонахождение араба. Если он за несколько секунд не сумеет обнаружить его, то ему конец.

Мурад снова поймал Хоснера в перекрестье прицела и начал плавно нажимать на спусковой крючок. Промахнуться было просто невозможно.

В эту секунду ашбалы открыли слепой огонь по склону, зеленые следы их трассеров пересекались в темноте. Горячие пули впивались в землю и светились, словно жучки-светлячки, или рикошетом разлетались в разные стороны.

Мурад продолжал держать палец на спусковом крючке, но изображение в его инфракрасном прицеле начало исчезать. Главным недостатком подобного прицела в боевых условиях являлось то, что, когда он направлялся на горящий фосфор, изображение в окуляре сливалось в сплошное белое пятно. Вот почему Мураду так хотелось заполучить американский ночной прицел. Он громко выругался и выстрелил вслепую.

— Прекратите, идиоты! Прекратите! — Мурад снова несколько раз выстрелил. Его напарник Сафар тоже заорал, перекрикивая треск автоматных очередей, и ашбалы прекратили огонь.

Хоснер понял, что произошло. Другой человек на его месте сказал бы, что ему снова помог Господь, но Хоснер считал, что с ним просто кто-то играет. Взрыв бомбы. Катастрофа. Его рейд за автоматами. А теперь еще и это. Но он не заговоренный, над ним явно висит чье-то проклятье. Почему же оно не кончается?

Изображение в прицеле Мурада восстановилось, он осмотрел то место, где лежал Хоснер, но ничего не увидел.

А Хоснер отыскал небольшую ямку на склоне под выступом и юркнул в нее. Как каждый пехотинец, он знал, как надо вжиматься в землю. Все мускулы его тела сжались, воздух вышел из легких, грудь, бедра и даже поясница сократились каким-то непостижимым образом, известным только человеку, лежащему под огнем противника. Казалось, даже дно его ямки опустилось на несколько сантиметров.

Внезапно Мурада охватил страх. Почувствовав себя уязвимым, он тоже отыскал углубление в земле и втиснулся в него.

Звуки боя по всему склону заполнили воздух, и только в этом месте, казалось, стояла тишина. Хоснер и Мурад охотились друг за другом. Два ночных прицела. Два пламегасителя. Два глушителя и две отличные винтовки — бесшумные, невидимые, смертоносные.

Основные силы ашбалов находились в ста метрах от вершины холма, но несколько отделений арабов, прошедших специальную подготовку по просачиванию сквозь инженерные заграждения, проникли непосредственно под брустверы обороны. Они лежали там тихо, не шевелясь, вооруженные только ножами и пистолетами. Каждый сантиметр их открытой кожи был замазан специальной камуфляжной краской; они ждали, когда основные силы бросятся в последнюю атаку. Если бы у них были ручные гранаты, удлиненные подрывные заряды или взрывчатка в сумках — что и полагалось иметь подобным группам, — они смогли бы разорвать в клочья оборону израильтян. Но никто не требовал от них штурмовать холм и захватывать заложников, в подобных делах пользы от них было бы мало. Зато в своем деле они были профессионалами — элитные подразделения любой пехотной части. Ведь это было равносильно самоубийству — ползти к вражеским траншеям впереди основных сил наступающих. Свою задачу они выполнили, но ничего не могли поделать, кроме как ждать, когда основные силы подойдут на расстояние последнего броска. Вот тогда они впрыгнут в траншеи израильтян и будут убивать их ножами и из пистолетов. Но если бы им сначала удалось забросать их взрывчаткой…

Добкин прыгнул и полетел мимо изумленных арабов. Они развернулись и упали на спину, уперевшись каблуками сапог в ползущую глину и песок. Направив свои автоматы вниз, арабы открыли огонь. Отдача затрясла их тела, и они заскользили вниз, сметая верхний наносной слой и обнажая кирпичную кладку.

Добкин буквально летел вперед, слыша вокруг свист пуль. Ноги его коснулись чего-то, и он снова оттолкнулся. Каблуки ботинок пронеслись по верхушкам кустов клещевины, потом коснулись берега, но он тут же снова прыгнул вниз, словно ныряльщик с вышки.

Цепь зеленых трассеров потянулась за ним. Добкин отчаянно кувыркался в воздухе, уворачиваясь от длинных смертоносных зеленых пальцев. Он словно завис между небом и землей, и это мгновение показалось ему вечностью. Над ним раскинулось черное, усыпанное звездами небо Месопотамии. Затем, как в тумане, перед глазами мелькнул контур холма, потом светящиеся воды Евфрата, тело его снова перевернулось, перед ним пронеслись покрытые грязью равнины, и снова небо. Уголками глаз Добкин заметил, что зеленые светящиеся полосы, словно смертоносные лучи в фантастическом фильме, приближаются все ближе и ближе, тянутся к нему, а глухие очереди усиливаются, по мере того как в действие вступают все новые и новые автоматы. Интересно, почему же он не падает, почему ему кажется, что он висит над рекой? И вдруг резкий зеленый свет ослепил его вместе с обжигающей болью, и все вокруг завертелось с обычной скоростью, словно он очнулся ото сна. Добкин услышал всплеск, и мутные воды Евфрата сомкнулась над его головой.