Реки Вавилона - [47]

Хоснер невольно улыбнулся.

— Очень интересная теория. Но я предложил вам сотрудничать.

Раввин Левин понизил голос.

— Я буду убеждать людей соблюдать Закон Божий, а вы будете убеждать их выполнять свой воинский долг. Они сами решат, чью сторону принять. Душевное смятение — это не всегда плохо. Оно помогает людям забыть, в каком беспомощном положении они оказываются, когда спорят по пустякам. Значит, по пустякам будем спорить мы с вами. Но втайне будем приходить к компромиссу. Как, например, сейчас. Иду же я на это совещание в субботу. Я разумный человек. Понимаете? — И Левин прошел в загон.

Хоснер стоял, уставившись на то место, где только что стоял раввин. Он не мог постичь всей его логики. Это была какая-то смесь макиавеллизма и путаного византийского мышления с элементами чистого иудаизма. Хоснер подозревал, что раввин и сам не понимал всего того, что говорил. Определенно, эксцентричный человек. И все же его слова вселяли уверенность.

Хоснер прошел внутрь загона.

Во дворе загона стояли человек пятнадцать, они тихо переговаривались. Как только появился Хоснер, разговоры смолкли и все головы повернулись в его сторону. Он остановился возле дверей. Бело-голубой свет луны пробивался через крышу из финиковых пальм, освещая то место, где он стоял. Министр иностранных дел Ариэл Вейзман подошел к нему и протянул руку.

— Вы прекрасно потрудились, господин Хоснер.

Хоснер позволил пожать свою руку.

— Вы имеете в виду то, что я допустил, чтобы в моих самолетах были установлены бомбы, господин министр?

Вейзман внимательно посмотрел на него.

— Иаков, — тихо произнес он, — хватит об этом. — Министр повернулся к присутствующим. — Давайте начнем. Мы собрались здесь, чтобы определить наши задачи и оценить возможности их выполнения.

Пока министр продолжал свою парламентскую речь, Хоснер поставил на землю портфель и огляделся.

Каплан лежал на животе возле стены, покрытый ниже талии голубым фирменным одеялом «Эль Аль». Окровавленные брюки лежали рядом на земле. За ним ухаживали две стюардессы — Бет Абрамс и Рашель Баум, и, похоже, Каплану это очень нравилось. Хоснер был рад тому, что стюарды и стюардессы «Эль Аль» прошли курс начальной медицинской подготовки.

Среди собравшихся присутствовали десять официальных делегатов мирной конференции, включая двух арабов — Абделя Джабари и Ибрагима Арифа. Мириам Бернштейн стояла рядом с трещиной в стене. Хоснер отметил про себя, что в лунном свете она выглядит прекрасно. Он поймал себя на том, что не сводит с нее глаз.

В углу сидел пленный араб, запястья его рук были привязаны к лодыжкам, на лице, в тех местах, куда его бил Хоснер, запеклась кровь. Камуфляжная рубашка тоже покрылась коркой засохшей крови от раны на плече. Кто-то расстегнул ему рубашку и перебинтовал рану. Казалось, что пленный находится в полудреме или в состоянии наркотического опьянения.

Хоснер слушал говоривших по очереди собравшихся. Типичное заседание кнессета. Споры, призывы к порядку, предложения голосовать. Они даже не понимали, для чего собрались, почему ранее проголосовали за решение сражаться и что делать дальше. И все это в то время, когда пятеро его людей с несколькими другими добровольцами охраняли чрезвычайно длинный периметр обороны. Израиль в миниатюре — демократия в действии или в бездействии. «Черчилль был прав, — подумал Хоснер. — Демократия — худшая форма государственного правления, если не считать все остальные».

Он заметил, что Добкин тоже начинает терять терпение, но дисциплина вынуждала его не вмешиваться в разговоры политиков. Тогда Хоснер сам решил вмешаться.

— Кто-нибудь допрашивал пленного? — спросил он.

Наступило молчание. Почему этот человек заговорил без очереди? И при чем здесь пленный? Член кнессета Хайм Тамир посмотрел на раненого араба, который теперь уже совершенно откровенно спал.

— Мы попытались, но он отказывался говорить. К тому же он серьезно ранен.

Хоснер кивнул. Небрежной походкой он подошел к спящему арабу и стукнул его по ноге. Раздалось несколько удивленных возгласов, включая и возглас самого пленного. Хоснер обернулся.

— Послушайте, дамы и господа, сейчас самый важный оратор здесь этот молодой человек. То, что он расскажет о военной силе противника, и будет определять наши дальнейшие действия и судьбу. Я рисковал жизнью, чтобы доставить его сюда, а вы разговариваете только друг с другом. — Хоснер заметил, что Добкин и Бург оживились при его словах, но все же промолчали. Он продолжил: — И, если у этого молодого человека имеются для нас слишком плохие новости, знать об этом не всем обязательно. Поэтому я предлагаю уйти всем, за исключением министра иностранных дел, генерала Добкина и господина Бурга.

Послышались яростные крики возмущения.

Министр иностранных дел призвал всех к тишине и повернулся к генералу Добкину, вопросительно глядя на него.

Добкин кивнул.

— Да, это надо сделать прежде всего. Мы должны допросить его независимо от того, в каком он состоянии. И немедленно.

Министр иностранных дел выглядел удивленным.

— Так почему же вы не сказали об этом раньше, генерал?

— Пленный ранен, и стюардессы оказывали ему помощь, а потом вы собрали это совещание…