Реки не умирают. Возраст земли - [40]

Налет продолжался. Около бани чадил крытый грузовик, поодаль свечой горел омет. Дым и пыль, смешиваясь, затягивали село черно-рыжей завесой. Баньку тряхнуло еще разок: пламя жарко вымахнуло из топки. Полина отскочила к двери, поеживаясь от сильного ожога. Она схватила таз с водой, принялась заливать огонь.

И тут все сразу стихло. Наступила та неземная тишина, когда и звон в ушах нестерпимо оглушает, а частые удары сердца точно гул набата.

Полина оделась, вышла. Низовой южный ветер относил тучи терпкого дыма к центру села. Водители грузовиков вставали, отряхивались с этаким видом полного равнодушия к тому, что происходило несколько минут назад.

— С легким паром вас, товарищ капитан! — громко сказал тот самый балагур.

Шоферы рассмеялись, начали подтрунивать друг над другом, — кто и как вел себя под бомбежкой. Полина давно отметила, что после каждой новой встречи со смертью с глазу на глаз людьми овладевает странная веселость.

— Раненые есть? — спросила она.

Был легко ранен водитель редакционного автобуса.

— Вам повезло, товарищ, — сказала она, перевязывая ему руку.

— Всем нам повезло, удар пришелся по центру села.

— А разрешите узнать, товарищ капитан, где ваши сестры? — не унимался говорливый парень.

— Мои сестры?.. — И она спохватилась, что бедные девчонки до сих пор отсиживаются в леднике. — Пойдемте-ка, кавалер, со мной.

Она связала вещи девчат в большой узел, а солдата-весельчака нагрузила целой охапкой кирзовых сапог. Он стоял в предбаннике, ничего не понимая.

— Да где они-то?

— В подвальчике, пьют квасок после бани.

— Вот оно что!.. — парень так захохотал, что даже выпустил из рук свою ношу. — Когда же они успели проскочить?

— А тогда, когда вы лежали вон там ничком.

— Эх, век не прощу себе этой промашки! — бодро сказал он, пытаясь скрыть свое смущение, что какие-то девчонки оказались куда смелее мужиков.

Вернувшись на квартиру, Полина отправила Ольгу в медсанбат, узнать, нужна ли ее помощь. Но потери были невелики: трое раненых и двое убитых. Выручили винные подвалы и погреба, которых в селе насчитывалось не меньше домов. Зато бомбежка, неожиданная и безнаказанная, нанесла урон технике, скопившейся на улицах Бутора. Да и сам Бутор немцы изрядно перебутырили: до вечера горели в разных местах деревянные домики, клонились по-осеннему еще недавно пышные, белые сады, дико иссеченные осколками.

Полина получила распоряжение: быть готовыми к выезду из села завтра в шесть ноль-ноль. Конечно, дальше оставаться в селе нельзя — «юнкерсы» непременно снова прилетят с бессарабских аэродромов.

Возбужденные событиями, девушки долго не ложились спать. Больше всех болтала, конечно, Ольга, вспоминая, как она бежала в погреб, как чуть не споткнулась о ноги какого-то солдатика, растянувшегося поперек дорожки, как долго не могла открыть замок, — не слушались руки от испуга, — как потом, когда голая стала мерзнуть в погребе, на чем свет стоит ругала себя; за дурацкий побег из бани.

— Если бы не вы, товарищ капитан, я бы совсем закоченела!

— Ладно, ладно, устраивайтесь на покой, — сказала Полина.

В дверь постучали, тихо, деликатно.

— Кого еще там принесло? — сердито отозвалась Ольга.

— А это меня занесло попутным ветром. — На пороге остановился высокий седой полковник с плащ-накидкой на руке.

— Извините, пожалуйста, я думала...

— Извиняю, сержант, — улыбнулся он.

Полина сразу догадалась, что это и есть, наверное, тот самый полковник Родионов, о котором говорил недавно Богачев. Он подошел к ней, учтиво, даже галантно представился, как умеют делать старые военные. Она, в свою очередь, по-хозяйски пригласила к столу.

— Хотите чаю?

— Не откажусь. Но я всего на полчаса.

Галина Мелешко засуетилась с хозяйским самоваром. Ольга значительно переглянулась с Людой Ивановой: вот новый ухажер пожаловал к нашей начальнице, только староват, не чета майору, что заезжал третьеводни.

— Вы, конечно, не помните меня, Полина Семеновна, — сказал полковник, свободно располагаясь за столом. — Но я-то вас помню. — И он с привычной обстоятельностью политработника начал объяснять уже всем девушкам: — Видите ли, какое дело, мне довелось вместе с родителями Полины Семеновны воевать в гражданскую войну на Урале. С отцом ее, Семеном Карташевым, я был в красногвардейском отряде Кобозева. Ну, а мама ее, Вера Тимофеевна, позднее работала у нас в штабе обороны Оренбурга. Маленькой Поле было тогда лет семь-восемь. Не ошибаюсь, Полина Семеновна?

— Мне было девять, когда погибла мама.

— Когда погибла мама... Какая это была женщина... С легкой руки командующего обороной города мы все говорили о ней некрасовскими стихами: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»... Вы, девушки, конечно, знаете эти стихи?

— А как же! — немедленно отозвалась Ольга. — Из поэмы «Мороз, Красный нос».

— Правильно, сержант. Никто не писал о русских женщинах с таким чувством, как Николай Алексеевич Некрасов... Да, все мы в то время восхищались храбростью Веры Тимофеевны. Летом восемнадцатого года она осталась в Оренбурге, занятом конницей Дутова, и поступила к белым машинисткой. Кто-то очень правильно сказал, что лучшие разведчики — это женщины. Вера Тимофеевна бесстрашно помогала красным, вошла в полное доверие к дутовцам. Но и в открытом бою дралась героем. Когда в мае девятнадцатого ее окружили пластуны, она отбивалась до конца. И, уже оттесненная на берег Урала, нашла силы, чтобы покончить с собой последним выстрелом...