Реки не умирают. Возраст земли - [31]

Да, Великанову очень не хотелось брать их на плацдарм. Но Акулов согласился: на войне заведенная с вечера пружина действует утром помимо твоей воли. Ты ей подвластен.

Он давно уже знал, что женщины идут под огонь смелее иных мужчин. Бывало, на германском фронте и новенькие сестры милосердия не уступали видавшим виды, обстрелянным солдатам. Они не терялись на «шахматной доске» разрывов, как новички, а деловито перевязывали раненых, к тому же ободряли тех, у кого не выдерживали нервы. Есть в этом что-то и загадочное: женщина на поле боя неузнаваемо преображается, хотя дома может побояться взять в руки охотничье ружье...

Он чувствовал, как Вера Тимофеевна следит за каждым его движением, — успеют ли перевезти ее дружину до начала наступления? Надо бы подойти к ней, поговорить. Да не время и не место. Вот к вечеру отгонят казаков подальше от Урала, вернутся в штаб и наговорятся обо всем, живо вспоминая, как дело было. После боя люди откровеннее... Но как ни пытался он сосредоточиться на главном, перебирая всевозможные варианты действий неприятеля и собственные контрмеры, беспокойство за Веру его не покидало ни на минуту. То было второе, глубинное течение его мыслей. И, странно, эти два течения, не смешиваясь, текли одновременно. Словно бьющий со дна реки ледяной родник, обжигало душу Великанова это беспокойство, от которого, видно, никак не отделаешься. Скорей бы, что ли, за Урал.

Наконец к бревенчатому настилу причалила большая лодка. Великанов дал знак быстрее, не мешкая, грузиться.

Когда он сел рядом с начальником политотдела штаба, Вера напомнила о себе. Михаил Дмитриевич привстал на лодке, поспешно откинул со лба мокрый от пота, смолянистый чубчик и, глянув на нее возбужденными цыганскими глазами, крикнул Ломтеву и Сергею Родионову:

— Не забудьте о женщинах!

— Знаем, — вяло отозвался Ломтев.

«Николай тоже хорош, — подумала Вера. — Тянули под разными предлогами чуть ли не до восхода солнца».

Женщин перевезли латыши. И только тут Вера поняла, что Михаил Дмитриевич, быть может, еще вчера решил послать ее дружину с латышскими стрелками, которые были вооружены лучше остальных.

— Это ваш командир, Ян Петерсон, — сказал Ломтев уже на том берегу Урала.

— Вы, кажеца, нэ́довольны, то́варищ Ка́рташева? — спросил Ян, упрямо смещая ударения на первые слоги.

— Что вы! Мы просто долго ждали переправы.

— Нэ опаздам.

Она невольно заглянула в его чистейшей, небесной голубизны девичьи глаза. Он и в самом деле не спешил. Огромный, сильный человек лет тридцати, с этими, красивыми женскими глазами, Ян Петерсон негромко рассуждал по-латышски со своими земляками. И те, слушая командира, с некоторым смущением поглядывали на дружинниц: наверное, вместе с женщинами воевать им еще не доводилось.

Вера внимательно осмотрела высокий правый берег, на котором громоздился двукрылый кадетский корпус, а поодаль от него стояла над голым яром башня гарнизонной гауптвахты. Отсюда, с левого низкого берега, город действительно казался крепостью.

— Я ухожу к Великанову, — сказал Ломтев, дружески тронув ее за локоть.

— Как, ты уходишь?.. Ну, прощай, Коля.

Он хотел что-то добавить, но лишь выразительно махнул рукой и трудным, валким шагом конника двинулся к пойменному лесу, за которым начиналась ружейная перестрелка.

Латыши — их было не больше полуроты — растянулись гуськом по узкой береговой тропинке. Они шли мерно, но дружинницы еле поспевали. На форштадтской излучине реки Вера оглянулась: восточная окраина города длинным одноэтажным клином врезалась в степь. Оттуда, из степи, тоже долетела разнобойная пальба, заметно приглушенная расстоянием.

Ян Петерсон остановил бойцов на юго-восточной опушке Зауральной рощи. Слева тек Урал, справа виднелась белая нарядная дачка в мелколесье, а впереди, до фиолетового горизонта, лежала всхолмленная степь.

— Тут будэм окапываца, — сказал Ян и начал показывать, как это нужно делать.

— Мы бывали на земляных работах, — сказала Вера. — За форштадтом рыли окопы.

— Ах, так. Лаби, лаби[1]...

Вера удивилась, что против них никого нет. Судя по всему, казаки сосредоточились в балках южнее Ситцевой деревни и вдоль, чугунки, уходящей к Меновому.

— С кем же здесь воевать? — спросила она.

Ян скупо улыбнулся.

— Раз мы ест, неприятэл будэт...

Черствая земля плохо поддавалась саперным лопаткам с коротенькими черенками. Но потом женщины приноровились. Дело пошло. Вера старалась не отставать от своих дружинниц, украдкой вытирала пот с лица. Через час окопы для стрельбы лежа были готовы — как раз вовремя: там, на Илецком тракте, появились казачьи сотни. И вся роща ожила, ответила огнем. Эхо, отраженное стеной осокорей, мощно плеснулось навстречу конной лаве.

Ян Петерсон обошел вместе с Верой боевую цепь дружины, слева примыкающую к реке, и сказал, довольный работой женщин:

— Лаби устроилас.

Окопы действительно получились настоящие, с удобными брустверами, выложенными дерном. Кое-кто успел их углубить для стрельбы с колена. Вера тоже успела.

Начав атаки в лоб на 217-й полк, который ночью переправился на левый берег по заново восстановленному настилу железнодорожного моста, казаки расширяли наступление на восток. И вот уже батальоны 218-го полка вступили в бой — он приблизился настолько, что латыши открыли фланкирующий огонь из пулеметов. Кони убитых казаков дико заметались по степи, оглашая ее долгим, тоскливым ржаньем, берущим за сердце. (Вера вспомнила, как жалеет Логвиненко беззащитных лошадей.)