Река твоих отцов - [17]

— Сейчас далеко, а когда из Комсомольска в Совгавань железную дорогу проведут, Тумнин к Москве ближе будет. Поезд мимо нашей Уськи пойдет. Кто захочет в Москву поехать, — пожалуйста, поезжай!

— Можно, чего там! Теперь у орочей деньги есть. Хватит до Москвы доехать, — с важностью говорит Архип Тиктамунка.

— Что же ты в Москве делать будешь? — спрашивает его Еменка.

Лицо Архипа становится серьезным:

— Найду, что в Москве делать!

И хотя с каждым уроком орочи узнавали много нового, о чем прежде не имели никакого представления, а необыкновенные, как им казалось, рассказы учителя рождали у них светлые, радостные чувства, люди все же с трудом, неохотно отказывались от диких обычаев и поверий. Правда, они все реже стали обращаться к шаману, а иные даже вступали с ним в открытую борьбу, однако Никифор Хутунка кое над кем власть еще имел.

Умерла престарелая Мария Антоновна Намунка. У старухи много лет хранились в сундуке дорогой халат на лисьем меху и пышное одеяло из заячьих шкурок. Валентина Федоровна предложила, чтобы вещи отдали сиротке Тане, правнучке Намунки. Но орочки, снаряжавшие Марию Антоновну в царство Буни, не согласились: по древнему обычаю лесного народа, вещи умершей нужно разорвать на мелкие лоскутья и положить в гроб, а для покойницы надо сшить новую одежду.

— Разве не жаль вам испортить вещи? Сколько лисьих хвостов ушло на халат! Сколько заячьих шкурок — на одеяло! Пусть останется у Тани на память от бабушки.

Лукерья Ауканка, худенькая, с желтым, высушенным лицом, распоряжавшаяся погребением Марии Антоновны, не желала и слушать уговоров учительницы.

— Нельзя! Зима лютая — что покойница делать будет! Ей самой теплые вещи нужны! — И принялась рвать на куски лисий халат и одеяло.

Делали они это не торопясь, с какой-то строгой расчетливостью разбросав по всему телу Марии Антоновны мягкие, пушистые лоскутья.

Таня с грустью глядела на орочек, и в глазах у нее стояли слезы.

Девушка жила у чужих людей, занимая темный угол. Спала на оленьей шкуре, никогда не убиравшейся с пола. Не всегда ела досыта, потому что в доме, где ее приютили, были еще три девочки. Зато работы хватало: с утра до вечера хлопотала по хозяйству — стряпала, стирала, таскала воду из Тумнина и, когда ложилась спать, не чувствовала ни рук, ни ног.

Евдокия Акунка, жившая по соседству с девушкой, однажды пожаловалась учительнице на Танину судьбу.

— Я ей сказала, чтобы к тебе обратилась, а она почему-то боится.

К радости Акунки Валентина Федоровна ответила:

— Я уже говорила с Николаем Павловичем о Тане. Скоро мы ее устроим.

— Вот видишь, значит, я правильно пришла к тебе. И орочки не удивились, когда через несколько дней.

Валентина Федоровна пришла к сиротке, помогла ей собрать в баульчик свои скудные пожитки и отвела в интернат.

Там отвели ей крохотную комнатку рядом с кухней, поставили койку, выдали со склада две смены белья.

— Будешь, Таня, учиться поварскому делу у Ефросиньи Петровны. Согласна?

— Согласна, — тихо и благодарно сказала девушка.

— А вечерами ходи на уроки грамоты. Ты молодая, вся твоя жизнь впереди. Надо учиться. Старые люди и то учатся.

— Буду! — прежним голосом сказала Таня. Валентина Федоровна вырезала из белой бумаги занавеску, повесила ее над окном. Показала Тане, как нужно умываться с мылом, как чистить зубы порошком, как застилать постель, и взяла с нее слово, что каждое утро будет подметать комнату, а раз в два-три дня мыть пол.

— Ну, желаю тебе успеха!

Таня схватила руку учительницы, прижалась к ней щекой.

— Спасибо, эне![13]

Переселившись год назад из ветхих шалашей в добротные бревенчатые дома, лесные жители не сразу освоились с непривычной обстановкой. Кроме того, много лишних хлопот прибавилось! Впрочем, орочи не слишком утруждали себя уборкой жилищ. Новоселы даже умудрились перенести в дом старые юрты из корья, в которых они прожили большую часть жизни. И хотя у них теперь была мебель: стулья, столы, железные кровати, — спали и ели в юрте.

У иных появилась страсть к обмену квартирами. В течение недели обменивались по нескольку раз. А Василий Хутунка умудрился в один день трижды переменить свое жительство. И каждый раз разбирал и собирал юрту. Узнав об этом, Николай Павлович пришел к Хутунке.

— Садись, гостем будешь, — любезно сказал ороч.

— В юрту?

— Куда хочешь.

— Нет, Василий Иванович, так не годится делать.

— Почему не годится? — удивился Хутунка. — Юрта ничего себе, собрал недавно.

— Наверно, еще и очаг разведете в ней?

— Можно, чего там.

— А дым куда выходить будет? Неужели в комнату?

Хутунка, подумав, сказал:

— Зачем в комнату? Дыру проделать можно, — и посмотрел на потолок.

— Никто не позволит вам портить новый дом, — серьезно сказал Сидоров. — Проломаете крышу, сельсовет оштрафует. Поняли?

— Мой дом, что захочу, могу сделать.

— Нет, Василий Иванович, этот дом для вас государство строило. Много денег потратило. Его беречь надо, в чистоте содержать. Вас из старых, темных юрт переселили, чтобы по-новому жить начали, а вы опять к старому тянетесь. Не хотите по-новому…

— Почему не хотим? Не хуже других живу.

— Нет, хуже, — решительно заявил Николай Павлович. — Вы сходите к Тихону Ивановичу или к Петру Петровичу, посмотрите, как у них хорошо, чисто в доме. И обедают за столом, и спят на кроватях. А вы вздумали в юрте жить. Не могу быть вашим гостем. Прощайте — И повернулся к выходу.