Река на север - [50]

— Хорошо, — согласился и спрятал папку за спину.

Унижение паче гордости. Джимов подождет. Не будешь же в каждом еврее подозревать комплекс неполноценности.

— Старая привычка, — прошептал, давясь дымом, — не доверять. Я вам так скажу, как своему... Впрочем... — И тут же наверняка передумал. — Сколько раз выручала... Но... это, — потряс рукой в воздухе, изображая возмущение, — лучше, чем полицейский участок. Мне в тюрьму нельзя, я как в зеркало на свою задницу гляну...

Любил носить галстуки со складкой под узлом. Что-то в этом было от мазохизма над вещами и над сутью жизни. Врагов у него из-за этого прибавлялось с каждым днем. Нельзя поливать грязью друзей просто так, всему должны быть причины хотя бы внутреннего порядка. Кроме этого он был вечным прожектером, облекая свои идеи в весьма причудливые формы бесконечных рассуждений.

— Правильно, — пошутил Иванов. — Вам никто не знаком? — И увидел, как Изюминка-Ю вышла из книжной лавки. Он почувствовал, как она беззащитна в этой толпе и как беззастенчиво шарят по ней мужские глаза.

— Гот майнер![30] Что за дикость?! Что за нравы?! Вы же меня знаете! — Редактор чуть не подпрыгнул. — Давайте, давайте, — захрипел, нервно ежась. — Ну что же вы?! 

Все-таки он был неплохо натренирован за последние годы, хотя в разговоре и держался ограниченных взглядов, а может быть, это был опыт поколений? Он жил в центре, у кладбища, и ничего не боялся. Впрочем, у него была походка человека, надорванного тяжелой работой.

"Погромы... — говорил он мимоходом, тащась в редакцию, для которой отыскал очередное помещение, — единственного, чего я по-настоящему боюсь... — Он страдал одышкой. — Боюсь не самой смерти, а именно унижения перед ней".

Преданную секретаршу, Аню Франчески, у него звали Коростой за несносный характер и вид, словно она только что вышла от косметолога, где чистила кожу на щеках, — она была единственная, кто был в него открыто влюблен и предан до гроба. Первый Армейский Бунт — страна живет ожиданием, никакой экономики, зачем что-то строить, когда власть того и гляди поменяется: никто вначале ни за кем не охотился, и за иудеями тоже, стрельба в воздух поверх голов на устрашение. На основную часть указов ему, как и всем, с тех пор стало наплевать. В конце концов он знает цену политике; но постепенно число его сотрудников сократилось до трех, и в выпускной день они валились с ног от усталости.

Досадливо схватил и спрятал папку в сумку:

— Мамзейрим[31]... 

Иванов понял лишь, что редактор выругался.

— Ворон ворону глаз не выклюет...

— Простите?..

— Относительно ваших и моих способностей. Беда не в том, что тебе плохо, беда в том, что другие живут лучше.

Бессознательная личность. Человек, который на приветствие отвечал важно и со значением: "Да..." и успевал открутить собеседнику пару пуговиц на пиджаке.

— А... — разочарованно протянул Иванов, делая знак, чтобы она не подходила. Хваленый редакторский глаз ничего не заметил. — Ну конечно же... — Он ждал какой-то жареной новости. Его всегда принимали за своего из-за переломанного в боксе носа, который почему-то сделался горбатым. Самое смешное, что это случилось на тренировке от удара коленом. После, сколько он ни выступал, нос у него так и остался цел, а реакция сделалась вполне отменной. Даже сейчас он давал фору семнадцатилетним мальчишкам в "ладошки", противник всегда уходил с красными руками. — Вы серьезно верите во Второй Армейский Бунт? — спросил он.

— А вы? — У него была настоящая хватка газетчика, и он из всего пытался вытянуть информацию.

— Я не знаю, — ответил Иванов и пожал плечами.

— Вы наш или не наш? — Господин редактор задышал в лицо.

— В каком смысле?

Редактор коротко взглянул:

— В смысле фельетона. — Он энергично тряхнул папкой.

— Ваш... — сознался Иванов.

— То-то я глажу... — произнес господин редактор, — лицо ваше знакомо... — выдержал паузу и засмеялся: — ха-ха-ха!..

Господин редактор был человеком обстоятельств, а не слова. С господином редактором можно было только дружить. Рано или поздно он выискивал в своих сотрудниках худшие черты и на этом отчего-то строил взаимоотношения. Кому не нравится быть полным хозяином? Пожалуй, он и жил ради этого, подавляя всякую инициативу, раз по десять тасуя персонал даже из среды единоверцев. Так не могло продолжаться вечно. Самое первое, что он сделал, перекупив у репатрианта газету, завел свои порядки. По утрам, входя в редакцию, ни с кем не здоровался. Влетал мрачный и озабоченный, уткнув нос в пол. Самый настоящий капиталистический шеф! Проводил бессмысленные и утомительно-глупые летучки, на которых всегда обрушивался кому-нибудь на голову. Сам лично вычитывал ударные статьи. На мероприятия по расслаблению коллектива отпускал не более часа. Демонстративно поглядывал на часы и цитировал классику: "Время — деньги!" Слабонервные не выдерживали и полугода. В этом декабре у них в редакции даже забыли о новогодней елке. Любил, когда его называли боссом и говорили лестные вещи. Сам, разумеется, отделывался, колкостями. Даже преданной Коросте перепадало не реже других. Подозревали, что у него есть свои тайные любимчики, которые все доносили, ибо решения он выносил за глаза. Впрочем, кто в этом не слаб?