Река Лажа - [26]

Беспокойный майор позвонил ему сам поздним вечером и горячечным влет опалил его ухо известьем: завтра будет Слепнев, продавили, пиджак надевай и рубашку почище какую, чтоб был представительным, понял? И эмоций поменьше, чтоб без повторения пройденного. Там четыре машины приедет хмырей наблюдать, областные и всякие. В Разрываево двинем, на новое место: участковый чего-то нанюхал, пока без подробностей. Высыпайся и завтра к одиннадцати у подъезда. Только эту антенну свою, ради бога, у мамы оставь. В смысле, завтра не стоит их слишком-то там развлекать. А потом поглядим. Неизвестно, какое у них настроение вообще; а Слепнева страшиться не смей: губошлеп он обычный, детей лишь давить и способен, да и ссохся под следствием, что с него взять. Ну, отбой. Птицын, счастлив майорским смягченьем, мало в чем разобрался со слуха, но будильник поставил и школьный пиджак изыскал, порицаемое же майором устройство, чья отдача осталась ему до конца непонятна, изогнув без вреда, спрятал в верном столе до приличных времен. Ночью мыкался, спать не давалось, лежал в полудреме, как в луже, избегая движений, гоняя в мозгу ерунду; в третьем где-то часу голову оторвал от оплывшей подушки и увидел всю комнату будто бы светом дневным освещенной и как тонкою пленкой затянутой всюду, но тотчас же сморгнул наважденье и затылок в належанной яме опять утопил. Ночь держала его на щите, занося выше жерел вентиляционных, фонарей и дерев. Город вздрагивал и наклонялся, внизу в мелкой сыпи огней извивалась, отблескивая под мостами, река. Поздний ветер раскачивал Влаховский парк, трогал воду в пруду антрацитовом, пробегал, нарастая, неприбранный пляж с наблюдательной вышкой над черным песком, зависал над обглоданной лодочной станцией; на другом берегу тлела мачта большой АТС, на стоянке у «Чайки» ненужно бодрились таксисты и складские собаки облеживали от трамвайной излучины до свежебеленого кождиспансера протянувшийся лунный клинок; медный купол сдвигался значительно, в примыкающем к лесу поселке была бесполезная музыка и автобусы спали в аду, распахнув свои двери. Дальше видел больничные сросшиеся корпуса, и обугленные до вершин колокольни, и промзону размером в сто сорок футбольных полей с пролетающими над башкою листами железа; осыпались тяжелые голуби, злые стрижи, у пожарного пирса в Успенском стояли реки поперек два бескрайних авианосца — тупые пугали углы; Аметистов циутр, непомерно разросшись, украшал городской кафедральный собор, опрокинув имевшийся крест; подвисала картинка и звук западал, но поток был всевластен, и Птицын как будто рассчитывал быть под конец отнесенным им в прочную и безрассветную ночь, что отнимет его у майора, и женского спорта, и усталых приятельств и отменит сам принцип предательской видимости, до сих пор выдававший его с головой, но проснулся задолго еще до будильника в неприютном молочном свету обезвоженным, полубольным и безвольно готовым уже ко всему, чем грозил поднимавшийся день.

Следственная процессия оказалась, майор не соврал, и длинна, и глумлива: в Разрываеве, где Аметист с запозданием вспомнил о бывших здесь смутных, но все же живых еще родственниках, высыпало на луг за бумажною фабрикой до десятка шуткующих говорунов в большинстве незаметного роста, сразу массово не приглянувшихся Птицыну, но к нему равнодушных вполне, что его успокаивало. Пятна белых рубашек слепили, сливаясь в одно, розоватые руки светились на солнце. Злоудачный же мойщик, доставленный в тесной, прилично свершенному клети, пересекся с Птицыным первым же взглядом, лишь только его с осторожностями извели из-за черной решетки. На Слепневе была баклажанная олимпийка и песочные треники, сообщавшие вид физрука-неудачника, угловатая голова была вдавлена в плечи, живот не висел; на лице его более прочего запечатлелась обида, и глаза влажноватые были не без выразительности, цвет же общий и глаз, и лица был нечист, сероват. Мойщик плохо держался и гнулся от метких тычков конвоиров, рот его открывался и так застывал, пока кто-то из сопровождавших не хлопал по стесанному подбородку ладонью. После мрачных наитий вчерашнего дня Птицын, раз приключенье его продолжалось, более не желал независимости от майора на лоне лесном и старался держаться вблизи от Почаева, но по возможности не попадаться ему на глаза. Между следственными разворачивалось неотчетливое совещание; участковый, того не желая призвавший в деревню столь важные силы, был, скорее всего, Аметистов ровесник и присутствием многих наезжих заметно грузился: все хрипел и боялся за выправку. С его сдержанных слов Птицын понял, что мойщик, опознанный после по распространенному прессою фотопортрету, ранним летом закатывался и сюда, был замечен мелькавшим в леске позади огородов и с пристрастьем расспрошен от мнительных местных, по всему заподозривших в нем поджигателя, присланного райцентром подставить опального сельского старосту; терпеливо отвергнув нападки, разрываевский нерезидент собирался уже отвалить восвояси, но селяне, желая добиться от пришлого мойщика большего, преградили такое ему отступленье, взяв в живое кольцо; до того же, что произошло с ними после, участковый достигнуть не смог: ни один из отметившихся в том конфликте не помнил, как Слепнев избежал их компании, и сходились они только в том, что физических мер к ним означенный мойщик отнюдь не прикладывал, но случилась — и здесь начинали блудить в показаньях — как бы тьма мимолетная в два с половиной часа пополудни, дрожь в земле и в лесу многий шум, треск ветвей и кричание птиц, удалявшиеся в направлении на Коробаново. Слушавшие майор, троица незнакомых коллег и примкнувший неслышно Виталий Борисыч затравленно переглянулись. Увлекательно, проговорил кто-то из незнакомцев, плечистый, коричневогубый, с головой как репей, и за этим, наверное, стоило ехать к вам в гости, но хотелось бы знать, в чем здесь все-таки связь с главной линией дела и столь затянувшимся розыском тел. Тонколицый Виталий Борисыч, воскрылив, горячо объяснил, что Слепнев, по итогам такого ему в Разрываеве злого приема пребывавший, по всей вероятности, в мстительном расположенье к селянам, мог вдругорядь подбросить кому на задворье умученных сих, умышляя пускай не пустить по этапу заместо себя, но всерьез надорвать душу тягостным зрелищем; со своей стороны, эти местные, не обыкнувшие доверять никому, кроме собственных вил да лопат, не решились поставить в известность ответственный орган и Олегами распорядились кустарно, схоронив их поглуше там, где им заблагорассудилось. Увлекательно, вновь оценил незнакомец и галстук расслабил, ну, да вас здесь, похоже, и впрямь подвело, раз имеем услышать такое юродство. Предлагаю, однако же, для полноты извращенья, прежде чем испытать обвиняемого на пленэре, дать возможность сказать прорицалищу вашему, что пожелает по этому поводу. Птицын, видя разнос покровителей, похолодел от озвученного приглашенья. Вызывавший его вырастал перед ним будто столп говорящего пламени. Обозленный Почаев покинул сложившийся круг и потопал одернуть сержантов, дразнивших Слепнева поодаль при помощи прутика. Следователь смотрел на смятенного пресс-атташе с ясной ненавистью, словно сам Аметист нашептал ему ранее вздор о подброшенных на чьи-то гумна телах. Из того, что мы слышали, заговорил не своим будто голосом Птицын, я считаю небезынтересным указанье высокопоставленного участкового, чья дотошность решительно неоценима: коробановский ориентир, упомянутый им, представляется мне перспективным; с данным же Разрываевым смысла вожжаться не зрю, но неволить не смею, стучитесь, и да отворят вам. Я же, за неимением лучшего здесь для себя приложенья, в связке — если мне будет дозволено — с нашим майором отправляюсь изыскивать след преволшебного бегства Слепнева, но пешим порядком; мыслю также, что к вечеру все мы воссоединимся вблизи Коробанова и обсудим там многое. С тем хотел бы уже выступать, ибо путь, если не заблуждаюсь, неближний. Неизвестный молчал, хищно глядя на Птицына. Аметист был доволен ответом с его расстановкой и медленно оттеплевал. Дивно, с резкостью выговорил наконец вопрошатель, отворачиваясь от него, и захлопал в ладоши: Слепнева на цепь, в зубы паклю и гнать сквозь деревню кнутом сыромятным, народ, кто не пьян, выкликая наружу; объявить обвиненье и всем любопытствующим предоставить пробить по штрафному, небось надоест запираться. И Почаеву: вас же, любезный майор, приглашаем проследовать с вашим экспертом туда, куда он вам укажет, коль скоро явилась в том просьба, и в темпе. Всё сию же секунду пришло в оживленье: испытатели здесь заводили Слепнева в позорную упряжь, ряд начальственных лиц поощрял запрягавших уместными малопристойностями, вестовые спешили встревожить деревню и майор, поручивши ключи от машины невнятному заму с голубыми глазами растроганного старика, приближался походкой настолько убитой, что воспрянувший будто бы Птицын теперь усомнился, есть ли в спутнике силы добраться с ним пересеченкою до коробановских зернохранилищ. О дороге его представление было нечетко, и призвать в помощь пономарев путеводный покров рисовалось нелишним. Как мы видим, наш перечень ниспровергателей неизъяснимого неприятно расширился, и не в силах моих обратить все собранье на подлинный путь, проходящий в туманах и непривлекательных шепотах, зашептал Аметист, но прошу не предать меня на посмеянье сторонним срамцам и направить на верные просеки, где и обрящем. Мойщик в упряжи, не без азарта гонимый теперь к деревенским дворам, взвыл протяжной белугой, отзываясь на чей-то удачный щипок. Угорим же совсем, огорчался майор, подойдя, здесь же пехом часов этак пять драть, не меньше; да и вон на слепневский концерт посмотреть упустили на том же, будто я ни при чем вообще. Он мне все, что внутри было, вынул, уродина скользкая, — дали б санкцию, свиньям скормил бы, не вру. От начала их вынужденного знакомства победитель притонов и скученной возле вокзальной торговли не звучал так подавленно, как в этот раз, и тогда Аметист поспешил успокоить Почаева, легкомысленно пообещав проясненье картины в конце затруднительного перехода и почет от бесплодно мурыжащих мойщика извергов.