Река Лажа - [23]

 (вариант: BMW) вместо клейм и бубновых тузов; и решительных образованцев из офисов и на фрилансе, комарино слетающихся на венозный свет поздневечерних «проектов» за щепотью товарищества и «Манхэттеном» с кровью; и мечтательных мальчиков с творческим прищуром, жарко мнущих тетрадки на вымученных поэтических сходках, плодовитых донельзя и не признающих поэзии вне своего голубого кружка с обязательным в том исключением для Шевчука, Башлачева и Летова с Дягилевой; пономарь разгонялся до скороговорки, громоздя строй на строй, и, должно быть, в итоге заставил умолкшего Дорохова усомниться в своей непрерывной душевной исправности. Птицын не усмотрел себя в обществе обремененных тетрадками мальчиков: это время прошло уже определенно и никто бы не мог заманить его вновь в качестве соучастника к ним на подобный совет. Позади был филфак областного педвуза (откатавшись два года, законный оформил военник по вялотекущей, но могущей вспыхнуть острейше театрально-эффектной болезни и срулил на заочное биться келейно со списками литературы), две-три стычки-проверки на взрослость в районе метро после поздних зачетов и в Млынске у автовокзала (не умея базарить, старался пробить оппоненту в кадык и немедленно ретировался туда, где светлей, так и не уяснив для себя до конца убедительности своего длиннорукого выпада), мерклый ворох бездарных сближений со сверстницами, как и в давнее лето с поповной изумлявшими повседневной своей чистоплотностью и вниманьем к вещам совершенно ничтожным; длилось несколько дружб разной плотности, не согревающих душу, и теченье его было так же нераспознаваемо и беспредметно, как в протяжное школьное средневековье меж шестым и девятым, продуваемое сквозняками доносительства и всепокорства. Зимы загромождали дороги, и весны сносили непрочные дачи за Горьковским, лето жгло тротуарную плитку, и осень кричала в низинах, с тем чтоб уравновесить его и пейзаж, пропитать их друг другом, срастить и слежать — полагаясь на нерасшифрованный промысл, он не восставал в себе против такого устройства вещей.

Выезд в Пегое Займище, хлипкое место в шестнадцать дворов, воспоследовал через два дня после первой пристрелки; в перерыве вошедший как будто во вкус Аметист прикупил без смущения в галантерейно-посудном «Панконе» пару спиц круговых, упаковку простейших заколок и чернявые нитки с отливом, полагая устроить из этих деталей хоть сколько-нибудь убедительный жезел прелестника и звездочетца, и в итоге предстал пред майором и неким еще прилепившимся сыщиком с пластиковым пакетом, скрывающим приспособленье от праздного взгляда. Проскочив без задержки ни в чем Боровково и Мамонтово, повернули в поля, где кипели морями цикорий и рыжая пижма, зацепили крылом удирающую трясогузку, вторглись в темный ольшаник и вынырнули на грунтовку, по дуге выводящую к Займищу, где Аметист не бывал отродясь и куда его вряд ли могла занести самоличная прихоть. Не терявший по-прежнему висельной бодрости громкий Почаев рассказал между прочим о займищенском обитателе, старике Столярове при советских каких-то заслугах, что при помощи старых подшивок запалил в ноль шестом деревянный свой дом вместе с парализованной после удара женой, убедился, что пламя надежно, и ушел на болото топиться, но был перехвачен пожарной командой, срезающей путь через лес, избежал скороспелой расправы от рук земляков, но в конце концов был обнаружен в СИЗО поутру бездыханным со всеми приметами, свойственными утопленью, а в желудке по вскрытии определили болотную грязь. Третье лето мне снится, прибавил майор, мать его поперек, все к утру: жижей брызжется, бьется, а хочет чего — не понять; Николай Николаевич Глодышев разговорил бы его, пошутил Аметист; это да, неожиданно высказался всю дорогу молчавший следак. Птицын внутренне дрогнул от голоса из-за плеча, не успев удивиться внезапной поддержке, и нежнее приобнял укрытый пакетом циутр.

Топь, к которой стремился в предутренней тьме сельский женоубийца, залегала к востоку от Займища; тормознулись в предлесье, и Птицын ступил в обложную траву, подцепив на мизинец шумящий пакет. Хилый лес, обступающий их, был исполнен стеклянного света. На широких березах паслась красноватая патина. Дым ходил далеко, но скребущийся привкус болтался; воздух был маслянист, а в листве отмечался песок. Памятуя о вечере с папой, когда его так глубоко утянуло в плюющийся пеной ивняк, Аметист все пустынное детство считал лес вместилищем темных коварств, ждущих некой отмашки, и сейчас, оказавшись впервые за долгое время в заметной глуши, прикровенным чутьем предвкушал западню, развивая сюжет в голове: на мгновенье представил себе, что Почаев и этот следак завели свой особенный план, по которому не фалалей с автомойки на Климова, но предивный устройством и сложно ветвящийся Птицын будет провозглашен истребителем детства и с тем выдан горячей толпе; но майор, указуя дорогу мясистой рукой, торопил его вглубь, и назвавшийся ловчий невидимых токов поспешил за Почаевым, более не размышляя. Жирный мох, наплывавший волна за волной, засопел под ботинками; Аметист неминуемо залюбовался подножными зарослями и шагал, опустив лицо долу, пока его не придержал хлопотливый майор. Над представшей широкой водой, обрамляемой воротником из уже отошедшей черники, виснул запах сырой мешковины. Образуемая топью брешь раздавалась на площадь хоккейной коробки и была безупречно затянута шелковой ряской. Кое-где по краям процветали укромно калужница и череда. Глубоко в нем, как в жопе, посетовал скупо Почаев; Птицын, изображавший тревожную сосредоточенность, не кивнул ему. Эта жвачная яма, веками томящийся млынский кисель, на него наводила сонливость и муть; только чувствовал, как подмокали ладони от сцепки с пакетом. Были месяц назад здесь, продолжил майор, нахлебались по самое некуда с этими их батискафами: эмчээсовцы борзые, лезть им туда неохота, три часа уговоров — работы на двадцать минут, на говно изошли только так; и урод этот здесь же при нас, всем довольный, корректный такой, норовит подсказать, но и дерзость хранит при себе; вот товарищ из Следственного комитета предложил его было усунуть сюда головой, а в ответ — что ж, пожалуй, усунь, да не вздумай зевать, подивишься немало: ускользну червяком и погоны твои отниму.