Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография - [79]

С похожей дилеммой имперские власти столкнулись и в сфере определения административно-территориального деления указанного региона. Как отмечалось выше, расширение территории, подвластной виленскому генерал-губернатору, с трех до шести губерний в начале 1860‐х годов было связано со стремлением властей более эффективно бороться с «польским мятежом» и его последствиями. Однако уже в 1869–1870 годах по решению имперских властей три белорусские губернии (Могилевская, Витебская и Минская) были изъяты из подчинения виленскому генерал-губернатору. Одной из главных причин такого решения было стремление имперской администрации уменьшить «число губерний, составляющих как бы особый край в Империи»[598]. Стоит отметить, что нарекания по отношению к существованию генерал-губернаторств в Западном крае не стихали и в последние десятилетия существования империи Романовых. В бумагах министра внутренних дел И. Л. Горемыкина сохранилась записка «По вопросу о необходимости дальнейшаго сохранения Ген[енерал-]Губернаторскаго управления в шести губерниях Сев[еверо-]Западнаго края», в которой утверждалось: «Другим и при том не менее важным благоприятным результатом упразднения генерал-губернаторских управлений в шести западных губерниях является прекращение официальной обособленности этих губерний от остальных местностей России. До сего времени означенные губернии в глазах многих лиц, преимущественно польского происхождения, представляются не настоящею Россиею, а каким то отдельным, от Польши присоединенным краем»[599]. В бюрократической переписке не раз подчеркивалось, что упразднение Виленского генерал-губернаторства определяется существовавшими различиями территорий «между собою по племенному составу и религии»[600]. Неудивительно поэтому, что центральные власти приняли решение об упразднении Виленского генерал-губернаторства с 1912 года. При этом Совет министров указал, что описания территории, выраженные в терминах «Западный край» и «Северо-Западный край», должны быть заменены в законопроекте на конкретное наименование губерний[601]. Это указание трудно интерпретировать иначе, нежели как стремление царской бюрократии уменьшить возможность самоидентификаций с указанным регионом.

Ментальная география, впрочем, не могла быть отменена в одночасье. В 1914 году центральные власти решили созвать в Санкт-Петербурге совещание губернаторов бывшего Виленского генерал-губернаторства, чтобы обсудить меры борьбы «с полонизацией Северо-Западной России»[602]. Это показывает, что, несмотря на все стремления к перекодировке, перед началом Первой мировой войны Северо-Западный край воспринимался николаевской бюрократией как регион с преобладающим польским влиянием.

Важно отметить и значение концепта Западная Русь. В исторической литературе «западнорусскостью» традиционно обозначают представителей интеллигенции, которые жили и работали в Западном крае или в Петербурге и активно продвигали идею, с одной стороны, принадлежности этой территории русскому пространству, а с другой – инакости этого края по отношению к так называемой внутренней России. Самыми яркими представителями этой группы были авторы, публиковавшие свои тексты в 1860–70‐е годы в «Вестнике Западной России», издававшемся первоначально в Киеве под названием «Вестник Юго-Западной и Западной России», а затем перенесенном в Вильну[603]. Заметную роль в этой группе играл профессор Санкт-Петербургской духовной академии Михаил Коялович. Здесь не приходится говорить о какой-то сплоченной группе, имевшей четко обозначенную идеологию. Как верно заметил М. Д. Долбилов, Коялович не издавал свои тексты в «Вестнике Западной России»[604].

Описать концепцию региональной идентификации, оперирующую категорией «западнорусскость», сложно даже в случае одного М. Кояловича – настолько разноплановые объяснительные позиции он использует. И все же можно выделить некоторые главные элементы концепции. Сторонники западнорусскости утверждали, что Западный край, несмотря на различия между Малороссией, Белоруссией и Литвой, составляет единое целое в историческом, этнокультурном и географическом отношениях. Для сторонников этой концепции Великое княжество Литовское – это русско-литовское государство. Однако, в отличие от Н. Г. Устрялова, у М. Кояловича на первый план был выведен народ, а не элиты. В его понимании западнорусскость, по словам М. Д. Долбилова, имела и четко выраженное социальное измерение[605]. До восстания 1863–1864 годов, которое в российском дискурсе обычно называлось мятежом, некоторые сторонники этой концепции даже высказывались в пользу большего поощрения развития местных языков (малорусского, белорусского и литовского), что могло бы позволить выстроить противовес польскому влиянию. Главной заботой этой группы было выявление русскости Западного края и ограничение польского влияния как в бытовой жизни, так и в рамках артикуляции интеллектуальных нарративов. Отсюда – многочисленные публикации по историческим, этнографическим и религиозным темам. Однако в то же самое время представители этого направления подчеркивали инаковость этого края по отношению к «Восточной России» и горячо критиковали имперских чиновников, которые, проводя политику русификации, игнорировали местные особенности