Регентство. Людовик XV и его двор - [9]

— Сударыня, вы чрезвычайно остроумны и очень милы, однако у вас есть какая-то особая манера изъясняться, с которой король и его королевское высочество смирились, ибо они к ней привыкли; но я прибыла из Германии, у меня к такому привычки нет, а поскольку, вероятно, ее у меня так и не будет и меня страшно сердит, когда надо мной смеются, я хочу дать вам небольшой совет: если вы не будете меня задевать, у нас сложатся добрые отношения, но если вы будете обращаться со мной так же, как с другими, я не скажу вам ни слова, но зато пожалуюсь вашему мужу, и если он вас не исправит, то я прогоню его с должности!

Госпожа де Фьенн прекрасно поняла, насколько опасно было подшучивать над подобной женщиной и прикусила свой язычок; благодаря этому она пребывала в прекрасных отношениях с принцессой, к великому удивлению двора и самого короля, задававшегося вопросом, почему г-жа де Фьенн, с язвительностью говорившая обо всех, даже о нем, способна хранить столь полное молчание в отношении принцессы Пфальцской. Это удивляло его настолько, что как-то раз он осведомился о причине такого молчания у своей невестки, и та вполне простодушно раскрыла ему тайну.

Принцесса проводила жизнь, сочиняя письма, в которых она рассказывала о самых тайных государственных делах всем друзьям, какие у нее были на свете, а прежде всего тем, что обитали по другую сторону Рейна.[1]

Понятно, что для принцессы Пфальцской с ее строгим характером герцогиня Беррийская должна была быть тем же, чем Юлия была для Августа, то есть ее незаживающей раной.

Герцогиня Беррийская была старшей дочерью герцога Орлеанского; в возрасте семи лет ее поразила болезнь, которую все врачи сочли смертельной, вследствие чего они оставили ее на произвол судьбы. И тогда герцог Орлеанский приказал перенести в его покои колыбель бедной малышки, заботился о ней на свой лад и вылечил ее. И потому Мария Луиза Орлеанская была любимой дочерью своего отца; как говорят некоторые историки, даже чересчур любимой.

Эти слухи, на которые мы только что намекнули, особенно широко распространились в то время, когда речь зашла о браке мадемуазель Орлеанской с герцогом Беррийским; однако они нисколько не повлияли на Людовика XIV, и брачный союз был заключен. Тотчас же после этого герцог Орлеанский снискал дружбу своего зятя, позволившего ему вести себя с принцессой столь же свободно, как в ту пору, когда она жила в Пале-Рояле. Они часто ужинали вместе, и прислуживала им одна лишь мадемуазель де Вьенн, наперсница герцогини, бесстыдная развратница, годная на все что угодно и способная выполнить любое поручение.

Стоило герцогине Беррийской выйти замуж, как она вступила в любовную связь с Ла Э, королевским пажом, ставшим шталмейстером ее мужа. По словам Сен-Симона, это был высокий худой человек с нескладной фигурой, костистым лицом, глупой и хлыщеватой внешностью, наделенный небольшим умом, но добряк. Она предложила ему бежать вместе с ней и добраться до Голландии, однако это предложение испугало Ла Э, и он обо всем рассказал герцогу Орлеанскому.

Понадобилось все влияние отца на дочь, чтобы ей стало понятно, что есть определенное отличие в положении принцессы крови во Франции и любовницы захудалого дворянина в Голландии.

В конце концов герцогиня Беррийская уступила уговорам, и эта мимолетная прихоть была забыта.

Герцогиня Беррийская была прекрасно сложена, пока излишества не испортили ее фигуру, и красива, пока кожа ее не покрылась красными пятнами; однако ей недоставало изящества и взгляд ее был бесстыден. Подобно своему отцу и своей матери, она обладала удивительным даром речи, способностью высказать все что угодно, и, когда ей было угодно высказаться, говорила с ясностью, определенностью и точностью, используя необычные обороты и выбирая выражения, которые неизменно поражали всех. С одной стороны боязливая, но лишь в отношении пустяков, а с другой стороны пугающе смелая и безумно надменная, она, по словам Сен-Симона, была образчиком всех пороков, за исключением скупости, образчиком тем более опасным, что невозможно было обладать большей ловкостью и большим умом.

Сестра герцогини Беррийской, вторая дочь герцога Орлеанского, мадемуазель Луиза Аделаида Шартрская, имела прекрасное телосложение и была самой красивой из сестер. У нее были красивые глаза, превосходный цвет лица, изумительная кожа, отличная фигура, изящные руки и похожие на жемчужное ожерелье зубы, не менее красивые десны и свежие щеки, в которых белизна и румянец соединялись самым естественным образом, без всяких ухищрений с ее стороны. Она отлично танцевала, еще лучше пела, обладала прекрасным голосом и читала ноты с листа: однако в разговоре она немного заикалась.

К тому же у нее были совершенно мужские вкусы: она любила шпаги, ружья, пистолеты, собак и лошадей, обращалась с порохом, как канонир, сама устраивала фейерверки, не боялась ничего на свете, пренебрежительно относилась к нарядам, украшениям и цветам — короче говоря, терпеть не могла все то, что обычно нравится женщинам.

Она служила помощником своему отцу в его занятиях химией, механикой и хирургией.