Регентство. Людовик XV и его двор - [15]

 — Его бегство. — Дуглас. — Госпожа Лопиталь.

Ну а теперь, когда большая часть персонажей, которым суждено играть важную роль в эпоху регентства герцога Орлеанского и в первые годы царствования Людовика XV, представлены нашим читателям, последуем за ходом событий.

Второго января 1716 года король вернулся в Тюильри; в Венсене он оставался четыре месяца.

Вспомним, что в тот день, когда останки Людовика XIV привезли в Сен-Дени, г-н д’Аржансон заявил, что покойного короля называют банкротом.

И в самом деле, состояние финансов было плачевным.

На протяжении почти сорока лет во Франции слышался скорбный хор нищеты и невзгод, но хор этот был не песней, а плачем народа, и каждый очередной министр добавлял к нему какой-нибудь заунывный речитатив.

Кольбер в 1681 году заявляет: «Дальше так жить нельзя». И в самом деле, поскольку Кольбер не может жить так дальше, Кольбер умирает.

В 1698 году герцог Бургундский просит предоставить ему докладные записки интендантов, и интенданты сообщают, что Франция вот-вот обезлюдеет из-за нищеты, что население страны сократилось на треть и что у крестьян больше нет домашнего имущества, на которое можно наложить арест.

Не кажется ли это предсмертным криком? Однако в 1707 году нормандец Буагильбер вспоминает о 1698 годе как о счастливом времени.

«Тогда, — говорит он, — в лампах еще было масло. Сегодня вся подошло к концу, так как нет сырья; и теперь, — добавляет он, — вот-вот развернется тяжба между теми, кто платит, и теми, чья обязанность состоит исключительно в том, чтобы собирать деньги».

А что говорит архиепископ Камбре, наставник внука Людовика XIV?

«Народы не живут более, как люди, и потому впредь не позволено рассчитывать на их терпение… В конечном счете старая разлаженная машина разобьется при первом же ударе… Силы ее уже на исходе, а со стороны правительства все сводится к тому, чтобы закрыть глаза и открыть ладонь, дабы по-прежнему брать».[2]

Вот почему, как мы уже говорили, все возрадовались смерти Людовика XIV, которого называли банкротом. И в самом деле, в тот момент, когда Людовик XIV оставляет в руках смерти счет своих долгов, он должен два с половиной миллиарда.

— Будь я подданным, — говаривал регент, — непременно бы взбунтовался!

Когда же ему говорили о грозящем восстании, он отвечал:

— Народ прав: ему столько пришлось терпеть!

Народ и вправду был очень несчастен; начиная с 1698 года у него уже не было домашнего имущества, на которое можно было наложить арест; так что начиная с этого времени властям приходилось забирать то, что еще оставалось, то есть скот. А без скота нет удобрений, нет земледелия. Теперь в свой черед начинает страдать земля, теперь голодает она, а голодая, она истощается. Земля, эта мать-кормилица, умирает от голода, как и ее дети.

Но, тем не менее, человек еще борется. К счастью, старинные законы защищают землю, как нечто священное. Налоговое ведомство не может наложить арест на плуг; мужчины, женщины и дети впрягаются в плуг, но, как они ни стараются, труд больше не может прокормить их.

Помимо долгов на два с половиной миллиарда, к моменту смерти короля существовал еще дефицит в семьдесят семь миллионов на текущие расходы; кроме того, была потрачена часть доходов 1717 года.

Последний генеральный контролер, Демаре, творил чудеса, но пропасть делалась бездной, и никакой возможности засыпать ее больше не было.

Первоочередная задача нового царствования состояла в том, чтобы справиться с неотложными нуждами и впрыснуть немного золота в огромную государственную машину.

Чтобы обеспечить выплаты армии и рантье, необходимые суммы были изъяты у королевских откупщиков и генеральных сборщиков налогов. Было уничтожено множество должностей, обладавших совершенно нелепыми привилегиями и обременительных для народа и короля, вследствие чего государственные расходы значительно уменьшились; наконец, был отдан приказ провести ревизию денежных счетов, которые, по словам герцога де Ноайля, «у алчных предпринимателей были покрыты мраком их мошенничества».

Четвертого октября интендантам провинций было отправлено циркулярное письмо. В нем обнаруживается та крупинка золота, какую ничто не могло испортить в характере принца: его доброе сердце.

«Поскольку из чувства благочестия следует препятствовать угнетению податного населения, — говорится в письме, — то я полагаю, что не существует кары достаточно суровой для того, чтобы наказывать тех, кто пожелал бы противиться намерению облегчить его страдания. Посему оказывайте содействие тому, чтобы сборщики податей, действующие путем исполнения судебных решений против податных людей, не отбирали у них ни лошадей и быков, служащих для пахоты, ни кроватей, одежды, домашней утвари и рабочих инструментов, посредством которых ремесленники зарабатывают себе на жизнь».

Кроме того, было приказано представить докладные записки, которые могли бы послужить упорядочению налогообложения со всем возможным однообразием; было даровано также освобождение от десятины и подушной подати за 1716 год на сумму более 3 400 000 ливров и запрещено взимать какие бы то ни было налоги, если только они не были установлены судебным решением и со знанием обстоятельств дела.