Редкие земли - [52]

Иногда ему казалось, что он летит вместе с ними, то есть замыкает тройку лохматых орлов. В другой раз он отпускал тех двух, а сам начинал снижаться, покачивая слизистыми боками, боясь снова взорваться до мельчайших ошметок, которые уже никак не соберешь. Почему меня всосал бесконечно плоский Север, думал он, какого хрена дался мне этот процесс искривленного, как серп и молот, роста?

К этим бормотаниям Ясновельможного Ген и Ашка относились до слез отрицательно. Жену Кето, которая там всегда тихонечко сидела рядом с постелью, увещевали сбивать Гурама с потусторонних сальвадородалиевских глюков, стараться говорить на бытовые темы. Говори с ним о протезе, Кетошка, о том, какие сейчас бывают чудо-протезы. Однажды позвонили и вдруг слышат — Кето заливается колокольчиком, а ей вторит барабанчиком хохоток мужа. Ой, Ашка, вообрази, я ему говорю, какие сейчас бывают протезы, такие, что будет ходить, как обыкновенный муж, никто и не заметит под брюками его протез, а он мне отвечает: а без брюк, а без брюк-то будет заметно? Ашка тогда присоединяется к веселью: а без брюк, Гурамчик, будет уже зависеть от другого органа.

Насчет левой кисти, говорит Гурам, врачи обещают даже больше оптимизма, чем насчет протеза. Говорят, что будет восстановлена на 35 процентов. Представляешь, Ген, левая будет на 35 процентов! Ген тогда по кодированной связи внедряет в друга оптимизм: ты, главное, береги свой хук правой, Ясновельможный, понял? Это я понимаю, серьезно отвечает Гурам, хук правой буду беречь. В общем, без правой ноги и с 35 процентами левой кисти он шел на поправку. Такая была закалка у тифлисской комсы конца 70-х. Он помнил те времена. Стычки с армянами, которые чаще всего кончались общим застольем. Песенки той поры:

Через годы, через расстоянья,

На любой дороге, в стороне любой

Песня к нам приходит на свиданье,

Песня не прощается с тобой.

«А все-таки о чем в основном шла там речь, ребята? Какая маячила основная тема, вы почувствовали? Прииск?»

Ген и Ашка чуть-чуть замялись с ответом, но потом она сказала: «Ну с прииском у них, похоже, вопрос решен. Шьют дело о подкупе СОБРа и о разгоне собрания трудящихся, поголовно влюбленных в „Сиб-Минерал“.

Ген добавил: «Наши ответы по этому делу их не особенно интересовали. Глазки начинали мелькать только тогда, когда спрашивали, где находишься ты и… и…»

«И где находится Макс», — сказала Ашка.

«Гурам, — произнес Гурам. Так он часто говорил, когда надо было сказать „Ясно“. — Я давно вам говорил, что органы проедены миошниками. Вот вам и Мышь-Игуана-Опоссум».

«У тебя есть дом в Калифорнии? — вдруг спросила Ашка. — Нет? Пусть Кето откроет „Эл-Эй-Таймс“ и найдет там для вас большой шикарный дом».

«Гурам, куда ты клонишь, сестрица! Нет, я вас так не брошу. Пятиногий триумвират еще себя покажет! — Он помолчал немного, а потом заговорил элегическим, грустным, душу разрывающим тоном: — А вообще-то ничего хорошего там, на „постсоветском пространстве“, не будет. Исторический контракт, который мы подписали пятнадцать лет назад во Фрунзенском райкоме, растоптан носорогами. В принципе, надо переносить штаб-квартиру в Габон. Там духи джунглей во главе с королем Ранисом не дадут нам пропасть. Под сенью вулкана построим поселок, соберем всех детей, всех друзей и там ощетинимся.

Вы помните, ребята, лет пять-шесть назад был один такой господин Окселотл, в прошлом литературный беженец. Он, между прочим, когда-то дружил с моим отцом. Я был тогда еще маленьким, пацанчиком, гонял по тбилисским холмам на самокате, однако хорошо помню, как они кутили все ночи напролет, как дрались с какими-то антисемитами, а потом все вместе гремящим хором в стиле «кременчули» голосили песни. Когда его выслали из СССР, мне было уже двадцать лет и меня почему-то очень интересовала тогдашняя диссидентщина. Отец мне много рассказывал про этого сочинителя, его все звали на разный манер — то Васькой, то Силь-Палычем, то Власом, то Стасом, то Баззом, а то и Таком Таковским. И вот он вдруг мне звонит…»

«Куда он тебе звонит, Ясно?» — спросил Ген. Ашка молчала, прижав ладонь к губам. Кавалькада, включив все мигалки и крякалки, медленно пробиралась через очередную пробку на Садовой-Самотечной.

«Да вот сюда, прямо на мой параплан, — хохотнул Гурам. — Ну я шучу, конечно. Звонил он прямо на тот код, по которому я с вами говорю».

«Но этого не может быть! — вскричала Ашка. — По этому коду только мы с тобой можем разговаривать!»

«Как сказать, — теперь уже хихикнул больной. — Однажды группа американских богачей, о которых он тогда писал, брела по калифорнийской пустыне в метаморфозе абсолютнейших бродяг. Они вошли в заброшенный город, что когда-то возник у серебряных рудников. Возле пустынной проржавевшей гэз-стэйшн „Ситго“ висел проржавевший телефон-автомат. Когда они к нему приблизились, он зазвонил. Оказалось, что это звонит наугад из Израиля дочь одного и невеста другого. Так что такие вещи случаются, друзья. Вероятность идет в миллионных долях, однако она существует…»

«Что он тебе говорил, этот Базз Окселотл?» — спросили они в один голос.

«Он говорил, что нам всем надо уехать оттуда навсегда. Исторический контракт уничтожен, так он сказал. Нарастает нацистская перестройка. Нас могут засунуть в какие-нибудь урановые шахты. Пока не поздно, надо сваливать куда-нибудь… ну на какой-нибудь остров, что ли… Увы, говорил он, Остров Крым у нас перехватили… Нет, о Габоне не говорил. Говорил о каком-то Бон-Рице, я о таких рицах пока не слышал… Нужно там, говорил он, всем собраться и ощетиниться…»